Дочь убийцы - Джонатан Келлерман

За сеткой-рабицей не наблюдалось никакого движения. Грейс еще раз изучила табличку. Здание сносили, а земля была отдана под проект, названный «Зеленые рабочие места для города». Множество официальных печатей – города, графства и штата. Название строительной фирмы, приписанное от руки, – «ДРЛ-Эртмув». Работа должна завершиться через восемнадцать месяцев, но, судя по отсутствию прогресса, срок выдержан не будет.

Переделка включала «сейсмическое переоснащение». Не слишком удачная ирония.

Доктор Блейдс перешла улицу и углубилась в сквер. Всего три скамейки: на двух, под деревьями, дремали бездомные, а с третьей, незанятой, открывался вид на строительную площадку.

Она села, спряталась за газетами и принялась наблюдать. Безрезультатно.

Прошел почти час, и Грейс уже собралась уходить, чтобы вернуться ближе к вечеру, когда за ее спиной послышался голос:

– Поможете другу?

Врач медленно повернулась. Стоявший позади скамейки человек был бедно одет, а лицо его имело оттенок мяса с кровью – верный признак жизни на улице.

Он протягивал руку, но не просительно. Не похож на того пьяницу, который получил от нее доллар вчера вечером.

* * *

Этот попрошайка был гораздо ниже ростом, не больше метра шестидесяти, немного сутулый, с пушистыми седыми усами, редкими длинными бакенбардами, тоже седыми, и затянутым мутной пленкой левым глазом.

Грейс протянула ему доллар.

Он посмотрел на купюру.

– Премного благодарен, дочка, но этого даже не хватит, чтобы купить кофе в этом городе любителей поесть.

Психотерапевт попыталась смутить его взглядом. Он улыбнулся и исполнил танцевальное па. Подмигнул здоровым глазом. На удивление живым, цвета ясного неба над Малибу. При внимательном рассмотрении выяснилось, что его потрепанная, мешковатая одежда когда-то была качественной и дорогой: серая куртка из ткани в «елочку», коричневый жилет из шетландской шерсти, белая рубашка с тисненым узором и саржевые брюки оливкового цвета, отвороты которых волочились по земле. И никакого перегара.

Чистые руки.

Бродяга прервал танец.

– Не впечатляет? Любите танго? – Он низко поклонился и подхватил воображаемую партнершу. Грейс невольно улыбнулась. Первый человек, который ее развлек с тех пор, как… За долгое время.

Она дала ему десять долларов.

– Вот как! – воскликнул он. – За это я принесу кофе нам обоим.

– Нет, спасибо, угощайтесь сами.

Мужчина низко поклонился:

– Спасибо, дочка.

Блейдс посмотрела ему вслед и решила еще немного посидеть на скамье. Как будто старый бродяга прибавил ей сил.

Еще через тридцать пять минут, в течение которых ничего не произошло, она сложила газеты и проверила, что «Глок» в сумке лежит удобно, но тут вернулся маленький мистер Одноглазый и что-то протянул ей.

Свежеиспеченный круассан с восхитительным запахом. Аккуратно лежащий на вощеной бумаге в картонной коробочке. Какая-то чешская кондитерская.

– Спасибо, но я вправду не голодна, – попыталась отказаться Грейс.

– Ничего, – сказал бродяга. – Потом съедите.

– Все нормально, ешьте. – Она наклонилась, собираясь встать.

– Почему вы изучаете эту дыру? – спросил старик.

– Какую дыру?

Он указал на полуразрушенное здание.

– Пустая трата денег, афера, спектакль, в котором муниципалитету отведена роль дойной коровы. Вы наблюдали за ним все время, сколько тут сидите. Или я ошибаюсь?

– Так это мошенничество, да?

– Можно? – Бездомный указал на скамью.

Грейс пожала плечами.

– Не слишком гостеприимно, – сказал маленький старик. – Но беднякам выбирать не приходится.

Он сел на скамью как можно дальше от Блейдс и принялся за круассан, аккуратно кусая и все время смахивая крошки.

Привередливый бродяга. Туфли у него были поношенные, с перфорированным носком, много раз чиненные.

Закончив есть, он спросил:

– На чем специализировались? Учились в колледже?

– Да.

– Здесь?

– Нет.

– Что изучали?

Какой смысл лгать?

– Психологию, – ответила женщина.

– Тогда вы знаете о синапсе Хебба и Фридрихе Августе фон Хайеке.

Грейс покачала головой.

– Современная молодежь. – Одноглазый рассмеялся. – Если б я сказал тебе, что изучал экономику у Хайека[20], ты бы мне не поверила, так что нет смысла зря тратить слова.

– Почему я не должна вам верить?

– Так вот, именно так и было, дочка, – с улыбкой сказал бродяга. Он явно настроился на монолог. – Мне не мешал его акцент – Фридриха Великого. В отличие от остальных. Попробуй опровергнуть этот факт, дочка, и ты проиграешь, я говорю тебе чистую правду. Ты можешь юлить насчет своего предполагаемого образования, но мне скрывать нечего. Я учился среди вихря эклектики в Лос-Анджелесе, в шестидесятые, до того, как Лири и Ланг[21] сделали безумие социально приемлемым. – Мужчина постучал себя по голове. – Я родился слишком рано; к тому времени они уже разговаривали со мной здесь, заставляя игнорировать их. Я подолгу обходился без еды и воды, целый век провел без общества женщины, ходил по кампусу с бумажными пакетами на ногах и избегал «Книги перемен». Несмотря на полный шкаф галантереи и мать-англиканку. Тем не менее я учил социологию.

Замолчав, бездомный стал ждать ответа. Грейс тоже молчала.

– Ну как же, – наконец снова заговорил ее собеседник. – Окла. Пальмы и педагогика?

Доктор удивленно посмотрела на него.

Одноглазый разочарованно вздохнул.

– Окла? Второй кампус? До того как это место стало Кула.

Блейдс не сразу догадалась, что это значит.

– Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, – предположила она.

– Наконец-то! Дебри Вествуда, до того как их захватили хиппи и вольнодумцы. До того как все начали говорить о социальной справедливости, но никто ничего не делал для ее достижения. Скорее так называемой справедливости. Или следует говорить о южнокалифорнийской справедливости, и мы будем знать, что речь идет о нравственности лицемерных киномагнатов.