Исход - Элизабет Говард

– Точно не знаю, – ответила Клэри на прямой вопрос. – По-моему, я еще не наловчилась – Ноэль говорит, это все мое мещанское воспитание – но я тебе обязательно расскажу, Полл. Не хочу увиливать от таких разговоров, как делают все в нашей семье.

В следующий раз она спросила уже более обтекаемо: «Ну и как это?»

Подумав немного, Клэри ответила:

– Полной уверенности у меня пока нет, но такое ощущение, что это в основном для мужчин, только говорить об этом не принято.

И в последний раз перед тем, как она узнала – точнее, перед тем, как Клэри призналась ей – о беременности, Клэри в ответ взглянула на нее затравленными глазами:

– Это просто Природа, а ты же знаешь, какая она, эта Природа… – и продолжала: – Но все это неважно, когда любишь, – и еще: – Хватит меня допрашивать! – и разрыдалась.

Так что когда в тот день приехал Арчи, она обрадовалась ему и вместе с тем поняла: она недостаточно сильно любит его, чтобы столько вытерпеть.

Она снова перечитала написанное. И подписала снизу под плюсами: «Мне бы хотелось снова с ним увидеться». А под минусами: «Ему, кажется, нет до меня дела».

На следующий вечер она позвонила ему.

– Кто говорит? – В голосе звучала явная настороженность.

– Это я. Полли.

– А, вот как! – Голос стал радостным.

– Я только хотела узнать, не заглянете ли вы ко мне на обед в выходные.

– У меня теперь машина. Может, съездим куда-нибудь, где есть трава и деревья, погуляем, а потом я свожу вас на обед?

И он предложил заехать за ней в субботу утром, в одиннадцать.

«Вот так все просто, – подумала она. – Хочешь увидеться с кем-нибудь – просто возьми и спроси. Почему же он тогда не спросил ее?»

Он явился точно вовремя, уже в другом, но таком же старом твидовом костюме – на этот раз с кожаными заплатками на локтях – и в голубой рубашке с сильно обтрепанным воротником. Его машина оказалась побитым древним «Моррисом Майнор».

– Куда едем? – спросил он, усаживая ее.

– Я думала, можно было бы съездить в Ричмонд-парк. Или в Кью – или в Хампстед-Хит?

– Вам выбирать, – сказал он.

– Ричмонд-парк больше всех похож на загородный.

– Вы знаете дорогу туда?

– К сожалению, нет.

– Ничего. У меня есть карта.

Изучив карту, он переложил ее к ней на колени.

– На всякий случай, вдруг что-нибудь перепутаю, – объяснил он, – но по-моему, я все запомнил. Как хорошо, что вы позвонили.

– Вы могли бы сами позвонить мне.

– Да, мог бы. Но я не знал точно… – Он не договорил, помолчал и начал заново: – Понимаю, трудно вам со мной. Не хотелось… переступить черту.

– Не думаю, что эта черта существует, – возразила она. На сердце у нее было легко как никогда.

В парке они гуляли два часа. День выдался один из лучших в этом осеннем месяце: теплый, с солнцем в туманной дымке, бледно-голубым небом, все еще густыми бронзовыми и багровыми кронами деревьев и пробегающими вдалеке стайками оленей. Пока они бродили, он рассказал ей, что его отец тяжело болен, поэтому он и уезжал.

– Я думал, он захочет меня видеть, – сказал он, – но он не захотел. Поэтому я пробыл в отъезде всего одну ночь.

– Вашей матери очень тяжело?

– Не могу сказать. «Очень» ей не бывает никогда. Со мной она почти не разговаривает.

– Но ведь он поправится, да?

– Нет, вряд ли. – Ему явно не хотелось об этом говорить. Но спустя время, уже за обедом, он сказал: – Признаться, меня очень беспокоит, что будет с матерью, когда отец умрет. Не знаю, как она поступит.

Перед мысленным взором Полли мгновенно вспыхнула картина: его мать, принимающая снотворное или решающая утопиться.

– Вы хотите сказать, она… будет… убита горем?

– Я не о том. Нет, она всегда терпеть не могла наш дом, годами твердила, что лучше бы она поселилась где-нибудь на Ривьере. Вряд ли она четко представляет себе финансовую сторону, да и я в этом не силен, но практически уверен, что не осталось почти ничего. – Потом он снова отказался продолжать и попросил рассказать ему еще что-нибудь о ее родных: «Они гораздо интереснее». И она рассказала: они вернулись к той непринужденности, какую ощущали в обществе друг друга, когда он приходил к ней до этого, и меняли темы с такой легкостью, будто были знакомы много лет, давно не виделись, а потому обоим было что рассказать.

После обеда он спросил, чем бы ей хотелось заняться. А ему?

– Все равно, лишь бы вместе. – И он покраснел. – Но вам, возможно, на сегодня достаточно.

Они отправились в галерею Тейт.

– В картинах я ничего не смыслю, – признался он. – Не знаю даже, что мне нравится, но вы-то наверняка знаете.

– У нас была гувернантка, которая часто водила нас сюда. Сама она обожала Тернера. Я вам покажу.

Попытка имела успех.

– Он и вправду ужасно хорош. То есть мне нравится смотреть на них.

Они вернулись к Полли, она приготовила чай и тосты с мармайтом[13], потом он вышел купить вечернюю газету, чтобы выяснить, не идет ли где-нибудь подходящий фильм. Она беспокоилась, что он тратит на нее деньги, потому что знала, что он не зарабатывает, а родные, по-видимому, дают ему совсем немного, если дают вообще. Но когда она предложила заплатить каждому за свой билет в кино, он ответил:

– Ничего страшного, мне кое-что перепало – тетя дала мне три тысячи фунтов купить какое-нибудь жилье и устроиться. Так что я пока при деньгах.

Они нашли кинотеатр, в котором показывали «Я женился на ведьме», потом поужинали, и он отвез ее домой. Расставание вышло неловким.

Он помог ей выйти из машины и довел до входной двери.

– Спасибо вам за чудесный день, – сказала она.

– О нет! Это вам спасибо.

Они постояли, глядя друг на друга, потом он воскликнул:

– Ну, ладно! Только посмотрю, не заедает ли у вас ключ, и поеду.

Она вставила ключ в замок, отперла дверь и услышала от него:

– Ну вот и хорошо. Я поехал. – И он укатил.

Она медленно поднялась по лестнице, не понимая, почему при всей непринужденности и легкости их отношения совершенно лишены близости. Он ни разу не позволил себе замечаний, которые во времена ее детства называли «строго личными». Ей вспомнилось, как в тех случаях, когда ее саму упрекали за них, она думала, насколько интереснее было бы почаще слышать что-то такое. Но Джералд – называть его по имени она так и не начала – ни разу не обратился к ней со словами, хотя бы отдаленно напоминающими «строго личные». И даже не называл ее по имени. Это слегка уязвляло ее. Как обычно, она заботилась о том, как одета, и о внешности в целом, и привыкла слышать от людей: «Этот оттенок синего чудесно сочетается с вашими волосами» или «идеально подходит к вашим глазам» и прочее в том же роде, что она замечала не всегда, а теперь заметила благодаря отсутствию. Ей хотелось обнять его на прощанье, потому что стало грустно, что этот день закончился; у нее даже мелькнула мысль предложить ему зайти, но она занервничала и передумала. Вдруг он решил бы, что она приглашает его остаться на ночь и предлагает все, что под этим подразумевается, и поскольку случившееся с бедной Клэри было еще свежо в ее памяти, она не стала рисковать. «Но я, пожалуй, не стала бы возражать, если бы первый шаг сделал он, – думала она. – И не противилась бы, если бы он вздумал поцеловать меня: было бы даже неплохо узнать, каково это. Но разумеется, ни в коем случае, если у него не возникло такого желания. А он не выказывал никаких признаков. Надо же, – думала она, – люди, от которых я ждала дружеских отношений, совсем не желали быть мне только друзьями, а когда наконец появился тот, с кем мне хочется не просто дружбы, он, похоже, готов ею и ограничиться».