Казнь без злого умысла - Александра Маринина

– Значит, и телефончик ее знаете? – поинтересовался Егоров.

– Конечно, знаю. И адрес. Она тут недалеко живет, через два дома.

Вот это повезло! Ну, хоть в чем-то же должно было повезти…

Леонид Иванович с удовольствием согласился составить протекцию и позвонить Татьяне Чураковой. Вламываться без предупреждения почти в десять вечера к вдове с двумя маленькими детьми – наверняка провалить все дело.

– Как от меня выйдете – направо, дойдете до магазина канцтоваров, мимо пройдете и в первый же подъезд заходите, поняли? – строго напутствовал он Настю и Егорова. – Там на третьем этаже тридцать вторая квартира. Вовка! – гаркнул он неожиданно сильным голосом.

Через несколько секунд в комнату заглянул раскрасневшийся племянник в фартуке и с ножом в руке.

– Чего, дядя Леня?

– Дожарил, что ли?

– Нет, только засыпал недавно.

– Долго возишься, – недовольно пробурчал Леонид Иванович. – Я уж думал, гостей картошечкой жареной попотчуем.

– Да я чистил долго, – начал оправдываться Володя, – у тебя ножи тупые. Пока точил… А что, уже уходим?

– Ты оставайся, – поспешил успокоить его Егоров. – Мы тут еще в одно место неподалеку заглянем, пару вопросов зададим. Дожаришь – ешь спокойно и спускайся, в машине жди. Раньше чем через час не понадобишься.

– Ага, – кивнул Володя и скрылся на кухне.

На улице накрапывал мелкий дождик, пришлось достать из сумки зонт, который галантно понес Егоров.

– Рисковая ты, москвичка, – насмешливо и чуть вопросительно заметил Виктор. – В машине лапшу на уши вешала водителю про экологию, а ну как он спросит у своего дядьки, о чем мы разговаривали, чем интересовались. Не боишься?

– Спросит, – согласилась Настя. – И Леонид Иванович ему скажет, что разговор шел про экологию. Ты опять все прослушал.

– Да ты… – начал было возмущаться Егоров, но Настя со смехом прервала его:

– Вить, я ж тебе весь вечер талдычила про рамочки. Зря воздух сотрясала, что ли? У тебя в голове рамка «связь профессора и Голикова», ты всю информацию в нее помещаешь, что не влезает – то мимо сознания. А у Леонида Ивановича в голове другая рамка, та, которую мы с Коротковым в прошлый раз обрисовали: может ли ферма нести экологическую опасность. Я в разговоре несколько раз эту тему краешком задевала, и теперь он искренне уверен, что мы приходили с тем же интересом, что и в первый раз.

– Не говорила ты ничего про экологию!

– Говорила-говорила. Ты просто не заметил. Оно в рамочку не влезало, и ты мимо ушей пропустил.

– Ну ты даешь, москвичка! Это кто ж тебя таким фокусам научил? Неужели дядя Назар?

– Да нет, – усмехнулась она, – нашлись добрые люди…

– А если Володя твой все слышал из кухни?

– Не слышал. Я проверила. Зря, что ли, я попросила разрешения стакан водички налить? Если бы оказалось, что из кухни слышен разговор в комнате, я бы попросила Володю съездить в гостиницу и привезти мне что-нибудь совершенно необходимое. Вить, ты не забывай, сколько мне лет и какой стаж работы в розыске. Я, конечно, совершаю ошибки, как и все люди, и даже чаще, чем хотелось бы, но на таких мелочах не прокалываюсь. Вот магазин канцтоваров, нам сюда. – Она прибавила шаг, направляясь к нужному подъезду.

Татьяна Чуракова, вдова погибшего ветврача, оказалась приятной женщиной лет тридцати семи с обильной ранней сединой. В квартире стоял невообразимый гвалт, с одной стороны доносился громкий мультяшный голос, с другой – кричали друг на друга участники популярного ток-шоу, а прямо в прихожей, на пороге одной из комнат, бурно выясняли отношения девочка лет шести и паренек года на три постарше. Как успела уловить Настя, девочка хотела смотреть кино про какую-то Алису и требовала, чтобы мальчик вынул из проигрывателя диск со «Шреком». Мальчик уступать не собирался и горячо, повышая голос и хватая сестру за воротничок платьица, доказывал, что «Алиса» – это девчачья дурь и если хочешь быть умным, то надо смотреть взрослое кино. Их маму, судя по всему, такой шум совершенно не смущал. Однако при гостях она строго одернула детей, велела прекратить ссориться, выключить телевизор на кухне и убавить звук в «Шреке». Девочка обиженно надула губы и собралась плакать.

– Мам, скажи ему, пусть уберет своего «Шрека» и кино про Алису мне поставит. Ну скажи ему, мам! – ныла она, дергая Татьяну за край футболки.

– Поставь ей «Алису» на… – Чуракова посмотрела на часы. – На пятнадцать минут. Потом уложишь ее спать и можешь досматривать свой фильм. Все, Миша, ты уже большой мальчик, бери сестру и не мешай мне, видишь – ко мне люди пришли по делу.

Девочка немедленно забыла, что собиралась зареветь, и с жадным любопытством уставилась на гостей.

– А где ваша собачка? – требовательно спросила она. – Чем она болеет?

– Зайчик, иди смотри свое кино, никакой собачки нет, и она ничем не болеет, – с улыбкой ответила Татьяна.

Только что враждовавшие дети схватились за руки и дружно, вприпрыжку убежали в ту сторону, откуда слышалась знакомая музыка из «Шрека».

– Вы извините, нам придется на кухне посидеть, – сказала Татьяна. – У нас всего две комнаты, в одной дочка будет спать, в другой сын кино смотрит. Только у меня там не убрано, я после ужина не успела прибраться, глажку вот затеяла…

– Это вы нас извините, мы в такое позднее время вас побеспокоили, – ответил Егоров с мягкостью, которой Настя от него не ожидала.

На вопросы о покойном муже Татьяна отвечала охотно и подробно, а о его дружбе со старым профессором отзывалась с огромным уважением.

– Илюша очень вырос профессионально, когда начал вместе с Аркадием Игнатьевичем работать. Вы мне поверьте, я могу об этом судить, я ведь тоже ветврач, только после Илюшиной смерти мне пришлось уйти из ветлечебницы, теперь принимаю на дому, и денег больше, и дети присмотрены.

Значит, вот что означал вопрос девочки о больной собачке!

– Мы и познакомились с ним, когда оба в Ветеринарной академии учились, – продолжала Татьяна. – Вернее, тогда это еще был институт, это уже потом его в академию переделали, как модно. Аркадий Игнатьевич учил Илюшу мыслить иначе, смотреть на вещи шире. Сколько придумок они вместе осуществили! Сколько экспериментов поставили! Аркадий Игнатьевич и сподвигнул Илью прикрепиться в академию соискателем, набирать материал и готовить кандидатскую диссертацию. Необыкновенный был человек! Илюша очень горевал, когда Тарасевич умер. Даже хотел в память о нем добиться, чтобы какую-нибудь новую улицу у нас в городе назвали именем Окаемова. Письма писал в мэрию… Только не добился ничего. Не успел.

– Окаемова? – изумленно переспросила Настя. – Почему Окаемова? Кто это?

Татьяна сглотнула выступившие было слезы, тряхнула головой.

– Афанасий Окаемов был местной легендой. Выдающийся охотник, охотовед. Родился в конце девятнадцатого века. Во всей Сибири ему равных не было – настолько он знал повадки зверей! Когда в двадцатые годы стали пытаться разводить соболей в неволе, ни у кого ничего не получалось. Любой зверь так или иначе поддавался клеточному разведению, а соболь – ни в какую. Самцов подсаживают, они кроют, а самки не беременеют, потомства не дают. Тогда Окаемов поехал в Москву и стал добиваться приема у самого высокого начальства, чтобы объяснить, почему с соболеводством ничего не получается. Его выслушал какой-то мелкий чиновник, поднял на смех и прогнал. Да еще пригрозил в психушку засадить, если настырный сибиряк не перестанет свои глупости рассказывать. Окаемов в какие только двери ни стучался – никто его слушать не хотел. То, что он говорил, казалось бредом и религиозной мифологией, а тогда к религии сами знаете, как относились. Опиум для народа и все такое. В конце концов, его арестовали за распространение вредных идей. Статью какую-то уголовную придумали, чтобы убрать его с глаз долой. Так до самой войны и просидел в лагерях, потом штрафбат, вернулся героем, орденоносцем, без руки и без ноги. А еще лет через десять-пятнадцать ученые додумались, наконец, до того, о чем Окаемов тридцать лет назад пытался сказать. Аркадий Игнатьевич очень болел душой за доброе имя Афанасия Окаемова, хотел, чтобы все о нем знали и помнили. Он в своей книге целую главу этой истории посвятил.