Сталин. Битва за хлеб. Книга 2. Технология невозможного - Елена Прудникова

Впрочем, о чем это я? Никакие декреты до них не доходили, разве что губернские инструкции, которые по причине малограмотности прочитывались по складам, а уж как именно понимались — никакой фантазии не хватит вообразить. И те, что протестовали против новой политики партии словом и делом, не партийную линию оспаривали, а собственную вольную фантазию на ее тему, да и отстаивали не революцию, а такую же фантазию, рожденную словами залетного агитатора.

Ну и что с ними прикажете делать?

То есть методы-то, конечно, были. Уголовного кодекса еще не написали, однако смертная казнь существовала, в том числе за бандитизм и некоторые преступления по должности. Она даже иногда применялась, хотя и несообразно ни мировой практике, ни букве закона. Потому что ежели применять так, как это было тогда принято (скажем, у тех же белых), то жертвы были бы сопоставимы с численностью населения страны, а ежели по букве… в общем, тоже не стоило.

Если бы власть начала в массовом порядке, как следовало по закону, расстреливать вчерашних героев Гражданской войны, ее бы не поняла собственная партия. Со всеми вытекающими в виде новой революции — московская власть со своими нэповскими фокусами и так на неё постоянно напрашивалась. Счастье ещё, что Ленин умел всех уболтать…

Да, кстати, применять… а какими силами, если большинство беспредельщиков как раз и были властью? Допустим, чтобы за незаконные расстрелы перестрелять членов местной комячейки, можно использовать чекистов, для нормализации чекистов — красноармейцев, а как нормализовывать красноармейцев? Ясно, как — созвать ополчение из членов местных комячеек… позвольте, да ведь они уже расстреляны? Ну, стало быть, позвать шамана, пусть поднимает их из могил. Зомби вообще удобный контингент — и дисциплинированны, и проблем, что с ними делать потом, не возникает.

Одна беда — антирегилиозная политика и этого не позволяла. Вот ведь незадача какая…

Да и не хотела местная власть расстреливать вчерашних героев Гражданской. В волостях, уездах, губерниях в исполкомах и партийных комитетах сидели точно такие же герои, которые точно так же не понимали — а что изменилось? Врагов не стало? Так вот же они! Или искренне возмущались: нас что, начали строить! Это нас-то?! Красных бойцов, которые спасли Республику?! Героев?!

В 1921 году в газете «Советская Сибирь» открытым текстом говорилось: суть красного бандитизма — органическая ненависть к центральной власти и ее представителям, нежелание ей подчиняться.

Или, например, представьте себе самую простую историю. У замученной бандитами женщины из прошлой главы остались два взрослых сына, которые знают, как погибла их мать. У ребенка, которого вырезали из живота матери тюменские повстанцы, есть отец. А по деревне гуляют прощенные советской властью бандиты. Как они поступят? Ну вот вы, читатель, — как бы поступили на их месте?

И что с ними, такими, делать? Расстреливать? Чтобы взбунтовались остальные?

То-то же…

Но может статься, что парни все же сумеют сдержаться, поймут, что нельзя лить кровь до бесконечности, что надо когда-то прервать цепь кровопролития… Поймут — да, но неужели забудут? Тем более то сосед по пьяной лавочке напомнит, то бывший бандит в лицо ухмыльнется. Они — молодые коммунисты, главный кадровый резерв власти, им, в общем-то, даже и везения не надо, чтобы идти верх по карьерной лестнице. И пойдут — подчиняясь декретам и постановлениям, но со своим мнением о происходящем и стиснутой у сердца ненавистью, твёрдо веря, что все эти нэпы и послабления классовому врагу — лишь временное отступление, но придет желанное времечко, когда всем воздастся за все. Они — атеисты, они не верят в Божий суд, а лишь в суд человеческий. И каждый раз, когда им покажется, что время пришло, отсроченная ненависть вырывается на волю и идет крушить всех, кого считает врагами, — потом это назовут перегибами. И так будет продолжаться до тех пор, пока носители «гражданского синдрома» не сойдутся в лютой схватке тридцать седьмого года, где будут убивать, уже не разбирая правых и виноватых, а потом полягут и сами — согласно тем приговорам, которые теперь никто не будет для них смягчать.

Вот говорят: «массовые расстрелы»… Однако расстрел расстрелу рознь.

История, предельно банальная и в этой банальности беспредельно жуткая, описана в биографической повести Скворцова и Крайнева «Байкальский адмирал». Речь в данном отрывке идет об отце одного из авторов, сибирском чекисте Скворцове. В 1923 году его вызвали в Иркутскую ГубЧК, к Берману[193], и отправили в Верхоленск гоняться за бандой атаманши Черепановой — была там такая «народная героиня». Банда вела себя традиционно: по ночам налетала на села, убивала коммунистов и советский актив, а днем ее члены, припрятав винтари, растворялись в гуще местного населения. Что бы оное население ни думало о бандитах, но не выдавало — своя жизнь дороже.

Среди подчиненных Скворцова был командир отряда ЧОНа Черных, который в один непрекрасный день отправился проверять подозрительную по бандитизму таежную деревеньку.

«Отряд Черных нагрянул в хутор рано утром. Оставили наруэюное оцепление вокруг него, чтобы никто в случае чего не выскочил, и во все дома ворвались одновременно. Брали всех мужиков, начиная от четырнадцатилетних пацанов, кончая девяностолетним дедом Андреем. Бабы и ребятишки, чувствуя вину своих кормильцев, если и кричали и сетовали, то не в полный голос. Мужики же бодрились и успокаивали их.

— Ошибочка вышла. Разберутся в городе комиссары и отпустят.

Всю операцию испортили молоденький неопытный чоновец и пожилой бандит. Паренёк ошибся и подпустил близко к себе бандита. Винтовка не помогла, а наоборот, помешала ему бороться с сильным мужиком. Он и пикнуть не успел, как корявые заскорузлые пальцы сдавили его горло. Трепыхнулся чоновец несколько раз в агонии и повалился кулем на домотканные половики.

— В подпол полезайте, — махнул убийца своим домочадцам одной рукой, а другой уже схватил оружие чоновца. В сенях гремели шаги красно армейцев, недовольных тем, что их товарищ слишком долго замешкался в избе.

Когда дверь распахнулась, бандит в упор выстрелил в первого входящего, отпихнул его в сторону и выстрелил несколько раз в темноту сеней. Кто-то из красноармейцев успел прижаться к стене, пули просвистели мимо, а когда бандит рванулся, сломя голову, к выходу, пристрелил его тремя выстрелами в упор.

Черных влетел в сени, когда бандит, корчась от боли, зажимал раны на животе, через пальцы сочилась густая кровь.

— На-аа, подлюга! — пнул он сапогом лежащего на полу мужика и как бы поставил последнюю точку его жизни. Мужик последний раз дёрнулся в конвульсии и затих. Черных шагнул в комнату и наткнулся у порога на убитого чоновца.

— Сашка, друг, — лицо у Черных перекосилось. — Как же это так, Сашка?! Командир отряда с трудом сдержал набежавшие слёзы и попытался проглотить комок, подступивший к горлу. Пустым безжизненным взглядом окинул комнату и остановился на лице молоденького паренька, придушенного бандитом. И глухо заплакал.