"Абрамсы" в Химках. Книга 2. Позади Москва - Сергей Анисимов

Но ничего, обошлось. Потоптавшись еще с минуту и не найдя здесь больше ничего интересного, они перестали испытывать судьбу и очень быстро убрались с дороги в тот же лес. Пройдя метров двести вбок, снова вышли на дорогу. Как раз на то место, откуда по ним открыли огонь. Поглядели на те же гильзы, обменялись недоумевающими замечаниями. Ушли. Капитан-лейтенант не мог поручиться за курсантов, но сам он чувствовал себя на редкость тупо. Он не понимал, как он мог кого-то зацепить, и не понимал, как засекли их. Беспилотника в небе вроде бы не было, для тепловизора дистанция была великовата. Впрочем, глупо было забывать про свою военно-учетную специальность, и капитан-лейтенант самокритично осознавал, что ничего в оснащении современной пехоты не понимает. Что касается его невероятного попадания, после нескольких довольно горячих обсуждений они все же пришли к выводу, что скорее действительно имел место случай «friendly fire». Перевозбудившись от происходящего, ведя огонь из прыгающих по российским колдобинам машин по опять же прыгающим, наподобие джейранов, мишеням, стрелки в какой-то из моментов перехлестнули один другого. Иные варианты были гораздо менее реалистичными, хотя, возможно, льстящими самолюбию. К слову, именно капитан-лейтенант заставил ребят говорить про безвестного рядового 1-го класса не «убит», а «выведен из строя». Если это была все же пистолетная пуля, то он, скорее всего, жив, если пулеметная или автоматная, то, вероятно, мертв, но они этого не знали и знать не могли. Но в свое время прошедший половину Отечественной войны в саперах дедушка рассказывал ему, что гораздо выгоднее ранить/искалечить врага, чем убить, и тогда он это запомнил, хотя и не понял.

— Понимаете, убитый — это что? Холмик с крестом тогда и транспортировать гроб с телом сейчас. Тогда пенсии платили только семьям погибших офицеров, так? За рядовых и унтеров — ни фига. Сейчас… Ну, наверное, сейчас за всех платят, но на самом деле вряд ли много. У них рядовые довольно мало в деньгах получают. Это не похоже на то, что у нас на эту тему думают, но это так. Важнее льготы, которые они зарабатывают, — и даже втрое важнее. Льготная медицина, льготные кредиты на покупку недвижимости, стипендии на учебу — вот такое вот все.

— А ранения при чем?

Курсанты слушали его внимательно, переводя глаза с лица говорившего на просвет в дальнем конце лежащей перед ними просеки. Полтора километра — почти рядом. Куча лапника, на нем попона серо-бурого цвета — бывшая покрышка огромного пляжного зонтика. На ней они трое, «ведущие наблюдение». Считающие машины, проходящие по шоссе А229.

— Ну, когда человека тяжело ранит, ему нужно оказывать помощь на месте. В каких-то случаях — эвакуировать вертолетом. Не знаю куда, но или в медицинский пункт бригадного или дивизионного порядка, или сразу в профильный тыловой госпиталь в Польше либо Литве. В арабо-израильских войнах евреи, говорят, именно так и делали, когда все концы короткие, когда все близко было. Или натовцы уже госпитальное судно в Балтику пригнали, я не знаю. Ну так вот… Лечить — это дорого, и даже очень. Везти домой, оплачивать реабилитацию по полной программе. Всю оставшуюся жизнь платить пенсию, если человек остался инвалидом. Что там еще? Курсы переподготовки, чтобы он стал хоть программистом, хоть клерком в банке, хоть кем-то, чтобы быть при деле. Иначе слишком много отвоевавших инвалидов начнут стрелять по тыловым крысам из верных «ремингтонов»…

— «Я вас туда не посылал».

— Угу… Только у них такого нет, я думаю. Там вся пропагандистская машина работает на общественность. «Народ и армия — едины», так сказать. И если ветеран без ног вернулся, его встречают цветами и шариками, и те не кончаются остаток жизни. И не кончатся, пока у правительства деньги есть…

— Завидно, правда?

Капитан-лейтенант повернул голову вбок и посмотрел на Рому еще более внимательно, чем обычно. Ответил он не сразу, но ответил честно.

— Да, завидно. Даже очень. И еще обидно.

Помнится, после этого разговора они долго молчали, без преувеличений многие часы. А когда единственный раз вернулись к нему, коротко сошлись на том, что даже зависть не имеет никакого значения, выбивая врагов из строя, они должны окупить хотя бы себя, свои жизни и только тогда начать мечтать о чем-то большем. О том, чтобы расплатиться за ребят, погибших в Калининграде, на Советском проспекте. Хотя бы за нескольких.

Пережитое заставило их быть более осторожными, и это «сыграло» уже в следующий раз. К этому времени у них оставались уже совсем считаные патроны, и они четко понимали, что этот шанс последний и другого не будет. И дело было даже не в боевом счете: если не удастся разжиться патронами, их наивное партизанство станет уже абсолютно бесполезным. Придется делать ставку на самбо у него и капоэйру у Сивого, а это уже совсем смешно. Значит, останется идти в город или набиваться в примаки каким-нибудь бабам в окрестных поселках и деревнях. Не имея большого представления о том, как правильно доить коров, ага.

В этот раз место засады они выбирали полные сутки, часть пятницы и всю субботу. Лежали на пихтовом лапнике, топали ножками, сидели над дорожным атласом. Даже уже не посмеивались сами над собой: настолько все было серьезным. Пистолет — бесполезнейшая штука в бою, поэтому на него они не рассчитывали совсем. Натянуть проволоку или бечевку поперек дороги, чтобы на нее наткнулся головой мотоциклист с пулеметом, — это кино из детства. Никаких мотоциклистов по их дорогам не ездило, а ездили хорошо охраняемые конвои. Иногда — с вертолетами над головой. Иногда — очень сильно смахивающие на приманку «Хамви» и пара автоцистерн впереди, плюс целая колонна броневиков после километрового разрыва. За сутки они дважды слышали из своего лесистого треугольника между дорогами довольно интенсивную стрельбу из легкой стрелковки и еще один раз с участием чего-то серьезного, вроде автоматического гранатомета. Каждый раз за таким следовал час или полтора летания туда-сюда вертолетов, и это произвело на всех совершенно однозначное впечатление. Однажды они увидели и БПЛА, снежно-белый, вообще без опознавательных знаков. Он пролетел на высоте всего в сотню метров и был похож на детский самолетик, какие клеят дети постарше уже не из бумаги, а из картона. С узким каплевидным телом, очень длинными крыльями, загнутыми на концах вверх и единственным винтовым моторчиком прямо на жопке. Слава богу, наблюдали они за этой летающей хренью из хорошего укрытия — полуразвалившегося сарая, покрытого чешуйками отслаивающейся выцветшей краски снаружи и набитого бесполезными ржавыми железяками внутри.

— Улетел, пернатый мух, — с нехорошим выражением лица заключил по этому поводу Роман, сидящий на гнилом ящике у затянутого полиэтиленом окошка, перекошенного набок, что неожиданно помогало глядеть по сторонам. — И погода ясная, как назло. Ну что, не пора ли?

Капитан-лейтенант равнодушно посмотрел на часы: по его ощущениям, времени было еще полно. Однако оказалось, что он то ли подремал сидя, то ли начал иначе воспринимать часы и минуты, и ему пришлось соглашаться: да, почти пора. Действительно. Кто бы мог подумать. Ишь ты.

Парни посмеялись, но вцепившееся в него заново напряжение не ослабило хватку ни на мизинчик.