Грустная девочка - Александра Флид

Она не смогла дождаться, пока София проснется, но и разбудить девочку не решилась. Просидев еще полчаса, Эмма осторожно поднялась и понесла Софию на руках. Этот груз был слишком тяжелым для нее, и она знала точно, что не должна поднимать больше трех килограммов, но ей хотелось подержать ребенка на руках. Когда живот будет вспорот и зашит обратно, она уже не сможет сделать это. Ни разу.

Косые взгляды прохожих, непрошеные замечания, насмешливые реплики пассажиров с соседних сидений автобуса – все это оказалось далеко за границей ее восприятия. Эмма слышала все, но не запомнила ни слова. Она даже не смотрела в сторону говоривших. Да, София была уже слишком большой для того чтобы ее носили на руках. Да, Эмма выглядела худой и бледной. Но те, кто не знал всей правды, и кому эта правда была не нужна, не должны были вмешиваться в их дела. Если бы она могла отдать Софии за этот день еще больше, она бы обязательно это сделала.

Первое пробуждение принесло ей только тошноту и ничего кроме нее. Продлилось это не дольше пяти минут, и после того, как ее желудок освободился от жидкости, Эмма уснула вновь. Ей не снились сны, и она не могла поймать и сформулировать ни одной мысли. Блуждающее, пьяное сознание возвращалось рывками, от которых становилось больно. Голова горела, и сквозь дымку дремоты она ощущала прохладные прикосновения ватного тампона, а затем ее руку прокалывали под локтем, и она испытывала прилив благодарности – эти уколы несли облегчение, забвение и освобождение от боли. Она хотела бы открыть глаза и поблагодарить медсестру, но ничего не получалось – только ресницы незаметно подрагивали, и под веками проскальзывали светлые тени.

Блаженная пустота заполняла ее, и она не могла точно сказать, когда спала, а когда приходила в сознание. Видимо, такие моменты были слишком уж короткими, и не учитывались. Ей показалось, что такое состояние продлилось два или три дня.

Ей сбивали жар, давали антибиотики и обтирали лицо мокрыми полотенцами. Тело занемело от постоянного лежания на спине, и Эмма начала думать, что с ней, наверное, что-то не так.

На третий день сознание прорезалось особенно остро, и всевозможные краски хлынули в ее разум, заполнив его под самую крышу. Запахи, звуки, прикосновения, мысли, беспокойства, голоса, которые складывались в слова – вокруг нее, оказывается, кипела жизнь. Неужели так было все время, с момента пробуждения?

Потом вновь наступила темнота, но на сей раз, она была приятной и прохладной. Когда она открыла глаза на следующий день, возле нее уже была Эмили. Она спала, прислонившись к спинке стула. Распущенный пояс белого больничного халата свешивался до самого пола. Возвращение и торжественная встреча? Как же…

– Мама, – просипела Эмма, не узнавая своего голоса.

Эмили тут же открыла глаза и потерла лицо руками. Ее волосы выглядели так, словно слежались от долго сна в автобусе или на вокзале.

– Детка, – протянув к ней руку, выдохнула она. – Вот ты и проснулась. Я рада, что теперь все хорошо. С тобой все хорошо. Ты понимаешь? Ничего не осталось – никаких опухолей. Все позади, ты будешь жить.

– Мама, ты давно здесь? – все еще с трудом различая собственные слова, спросила Эмма. – Давно ждешь?

– Нет, только сегодня утром пришла.

– Который час?

– Ну, зачем тебе это знать? – ласково улыбнулась Эмили. – Главное, теперь ты здесь, со мной.

Эмма скосила глаза в сторону окна – небо было еще светлым, но различить его оттенок не удалось. Наверное, послеобеденное время. Еще не сумерки, нет. Просто чуть за двенадцать. Может, два или три часа.

Эмили рассмеялась и взяла ее за руку.

– Не гадай, который час, просто лежи. Спешить некуда.

– Ага, – устав от собственных вопросов, согласилась Эмма.

Хотелось пить. А еще больше хотелось спросить, все ли хорошо с Софией и Мартином. И еще сильнее хотелось их увидеть. Чуть позже Эмма со стыдом вспомнила о Мэйлин.

– Мэй и ее конкурс… как все прошло?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами Эмили. – Вернешься и сама обо всем ее расспросишь. Она до сих пор не приехала.

Значит, они с Софией все еще одни в той квартире. Так даже лучше. Эмили привыкла быть единственной хозяйкой, вряд ли она смогла бы ужиться с кем-то другим. А с кем-то таким же своенравным, как Мэйлин – тем более.

– А София?

– А что с ней будет? Она в порядке. Плачет ночами, но я ее успокаиваю, как умею. Она меня еще не принимает и каждый раз притворяется, что не плакала вовсе. Меня не проведешь.

Последние слова заставили Эмму улыбнуться.

– Как Мартин?

– Заходит каждый вечер, забирает ее гулять и дает мне передохнуть. Он славный молодой человек. Тебе с ним повезло.

– Как и ему со мной, – попробовала пошутить Эмма, но попытка получилась жалкой и нисколько не смешной.

Эмили серьезно посмотрела на нее:

– Как и ему с тобой, – почти повторив ее фразу, сказала она. – Он ждет тебя, но держится хорошо.

– С кем София сейчас?

На лице Эмили отразилась некоторая озабоченность, а потом она нахмурилась:

– Не успела проснуться, а уже проверяешь меня. Не веришь, значит?

– Ну, зачем ты так. Дай чего-нибудь попить, пожалуйста.

Пить пришлось по ложечкам, и этого было явно слишком мало, но Эмили предупредила ее, что глотать воду стаканами сразу после пробуждения запрещено.

– Мне сказали, что тебя нельзя нагружать. Скоро прогонят отсюда, и я приду только вечером.

Эмма сжала пальцы матери и кивнула. На разговоры сил уже не оставалось. Голос пропал, губы слиплись и за ними на очереди были веки.

К вечеру у нее поднялся жар, над которым колдовали сразу три медсестры. После примочек, уколов и обтираний Эмма с трудом выдержала перевязку, а затем снова провалилась в сон. Повторный визит Эмили, видимо, отменялся.

Она открыла глаза только поздно вечером – за окном было уже темно, и в палате горел желтый электрический свет. Эмма пошевелила рукой, и сидевшая у стенки медсестра сразу же вскочила. Она подошла к койке неровной походкой, чуть раскачиваясь и вытирая глаза тыльной стороной ладони – видимо, спала.

– Как вы себя чувствуете? – без особого интереса спросила она – просто так было нужно.

– Хорошо, – без особой искренности ответила Эмма – просто так было проще.

Медсестра протерла ей лицо и руки сухим полотенцем, и только после этого Эмма поняла, что была покрыта испариной.

– Никто больше не приходил? – спросила она, постаравшись успеть с этим вопросом, пока девушка еще не вернулась к своему посту у стены.

– К вам сейчас все равно не пустят. Что-то температура у вас пошаливает.

От этих слов стало обидно и одиноко. Она страшно истосковалась по Софии и Мартину, но встретиться с ними ей было нельзя. И это было просто гадко.