Грустная девочка - Александра Флид

После этих слов Эмма уткнулась лбом в его плечо и вздохнула. С ним было хорошо – никакого желания плакать у нее не возникало. Оставался лишь страх перед неизвестностью, который иногда глушился болью и слабостью. Но теперь ей стало легче – он предложил свою помощь, и она, как обычно, не смогла отказаться, поскольку знала, что ей не вынести все это в одиночку.

Этот день слился у Эммы в непонятную полосу, состоявшую из беготни, ожидания, езды в транспорте и подъемов по лестницам. Они с Мартином побывали в клинике, где выслушали все условия операции и даже обговорили сроки госпитализации. Потом им пришлось вернуться домой, чтобы забрать Софию, и уже оттуда поехать к Эмили. Предупредить ее о приезде заранее так и не удалось, и из-за этого Эмма нервничала больше обычного. Конечно, у нее были свои ключи, но ей не хотелось слишком долго ждать и готовиться к разговору. Прошло достаточно времени, и она успела истерзаться постоянными размышлениями и взвешиваниями обстоятельств. В автобусе ей хотелось уснуть, но поскольку с ними была София, она не могла расслабиться. Когда берешь ребенка в дорогу, ни о каком спокойствии не может быть и речи.

Еще одним фактором стресса для Эммы было то, что София тяжело переносила любые поездки на автобусах. Для нее это по понятным причинам было связано с ужасными воспоминаниями, и, всякий раз, оказавшись на пассажирском сидении, она либо начинала нервничать, либо впадала в полное оцепенение. Трехчасовой путь стал для всех них испытанием, после которого хотелось только одного – лечь в постель и уснуть. Добравшись до дома, и обнаружив его пустым, они так и поступили.

Проспав примерно час, Эмма тихо поднялась с постели и осторожно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. София спала очень крепко, видимо измучившись от постоянных переживаний и долгого переезда. Эмма еще не нашла в себе сил сказать ей о том, что в скором времени ляжет в больницу. Это повлекло бы за собой вопросы, ответы на которые подготовить следовало заранее.

Решив заняться именно этим, Эмма прошла в пустую полутемную гостиную и уселась в свое любимое кресло. В родном доме все казалось другим – здесь было тихо, спокойно и уютно. Она чувствовала себя так, словно в этих стенах ее тревоги слабели и тускнели, превращаясь в детские страхи и теряя значение. В детстве, когда она прибегала к своей маме и жаловалась на болячки, ссадины или обиды, Эмили всегда приводила ей в пример тех, кому приходилось гораздо хуже.

«Мамочка, у меня болит коленка!» порождало «А твоя подруга вообще целый месяц ходила с гипсом, думаешь ей было легче? Нечего жаловаться, это пройдет. Есть люди, которым гораздо больнее».

«Мамочка, мне так плохо. Они не хотят со мной играть. Они дразнят меня» влекло за собой «Нашла, о чем переживать. Невелика беда, пусть не играют, ты вполне можешь справиться и сама».

Вначале это причиняло ей боль, но со временем Эмма поняла, что таким образом Эмили воспитывала в ней жесткость и выносливость. С годами она стала менее восприимчивой к собственной боли, научилась забывать о себе и уделять меньше внимания тому, что с ней происходило. И когда другие принимались плакать и скулить, она собирала себя в кучку и латала свои раны рваными нитками. После этого оставались кривые шрамы, которые портили общий вид ее морального облика, но Эмма, по крайней мере, продолжала идти вперед.

Вот и сейчас, оказавшись в доме, она почувствовала себя маленькой девочкой, проблемы которой просто меркли по сравнению с тем, что выпадало другим. Все казалось значительно проще.

Единственной серьезной проблемой оставался вопрос о том, где и с кем будет жить София, когда Эмма ляжет на операцию. Мэйлин обещала позаботиться о ней, но на самом деле даже дураку было понятно, что ладили они с Софией только если находились рядом не больше двух часов. Если этот срок затягивался, кто-то обязательно начинал злиться, дуться или психовать. Как же они выдержат все эти дни? Конечно, был еще и Мартин, и Эмма верила, что он не оставил бы Софию надолго, но все, что он мог сделать – брать ее на прогулки каждый вечер. Может быть, приносил бы им еду – готовила Мэйлин не очень хорошо, а в последнее время ее настолько захватило шитье, что она и вовсе забывала о еде. Так что ужины, скорее всего, тоже окажутся на плечах Мартина.

Но все же, это было слишком неудобно и плохо. Эмма не хотела даже думать о том, что будет, если возникнут какие-то непредвиденные проблемы (а с Софией такое случалось постоянно). Что если они забудут завязать ручки оконных створок и в очередной вечер она выпадет из окна? От этой мысли ее пробрал такой страх, что она затрясла головой и сжала руками собственные плечи. Однако, даже избавившись от этих мыслей, она не могла забыть о других моментах. Что они станут делать, если она схватит насморк или обожжется кипятком? Кто будет следить за тем, чтобы она каждый день принимала душ и чистила зубы? И, в конце концов, кто будет выслушивать ее рассказы о том, как прошел день, кто будет хвалить ее рисунки и учить ее грамоте? За это время она успеет все позабыть, и кто знает, что еще может произойти. Эмма прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Если бы она могла избежать операции, то непременно нашла бы способ это сделать. Но ей хотелось жить, и более того, она не имела права умирать именно сейчас, когда на ней лежала такая огромная ответственность.

Ход ее грустных мыслей прервали щелчки, раздавшиеся со стороны входной двери – Эмили вернулась и отворила дверь своим ключом. Эмма встала с кресла и прошла в коридор, чтобы встретить ее у входа.

Выражение удивления на лице Эмили быстро сменилось тревогой. Конечно, она поняла, что без веской причины дочь ни за что не приехала бы так внезапно, не предупредив и не дождавшись назначенного дня.

– Что случилось? – не растрачивая время на приветствия, спросила она.

– Со мной еще Мартин и София, – сразу предупредила Эмма. Ответить на вопрос Эмили стоило в другой обстановке и более обстоятельно. – Но пока они спят.

Эмили кивнула и показала рукой в сторону кухни:

– Пойдем, выпьем чаю или чего-нибудь перекусим. До ужина еще есть время?

– Наверное. В любом случае, мне хотелось бы побыть с тобой какое-то время, – призналась Эмма.

Она вовсе не горела желанием выкладывать всю правду прямо сейчас. Это было бы слишком жестоко и несправедливо по отношению к Эмили. Поэтому она поступила так же, как и в случае с Мартином и Мэйлин. Она предоставила инициативу своей маме, попросив ее рассказать о своих делах.

Эмили удивленно подняла брови, но задерживаться не стала. Пока на плите закипал чайник, она успела рассказать ей многое. О том, как выросли девочки Инесс, с какими болезнями они успели справиться и что за проблемы возникали с разными мелкими чиновниками в связи с новыми условиями коммунального обслуживания. Слушая ее плавно перетекавший с плоскости на плоскость рассказ, Эмма поняла, как давно она не интересовалась делами своей матери. Она была слишком сильно погружена в свои проблемы и не находила времени для хорошего теплого и доверительного разговора с собственной мамой, отдавшей ей столько лет жизни. Теперь из-за этого становилось страшно и стыдно. Говорить о своих делах расхотелось вовсе. Это чувство заполнило всю ее душу, и в ней не осталось места для привычной ревности и обиды, возникавшей всякий раз, когда она слышала о детях Инесс. Ей так и не удалось понять и принять ту мысль, что Эмили восполняет свое желание иметь внуков, проводя время с чужими детьми. Однако сейчас для подобных эгоистичных мыслей был неподходящий момент.