Ярополк - Владислав Бахревский

Успокоенный Проклом, отведшим подозрение от Феофано, Никифор вздохнул с великим облегчением. Но теперь он думал о том, кто желал опорочить василиссу. Врагов множество, но мысли Никифора упрямо возвращались к святейшему Полиевкту[90]. Полиевкт монах с отроческих лет, но Никифор не мог забыть звенящего ненавистью взора святейшего, когда тот, являя свою власть, загородил ему вход в алтарь на глазах всего синклита, на глазах народа в торжественный час венчания с Феофано.

Грех второго брака, разумеется, должно смыть епитимьей. Сугубой епитимьей. Полиевкт был прав: ведь вдовец Никифор венчался с вдовицей Феофано, которая даже положенного траура не соблюла. Впрочем, не по своей охоте, а по воле опять-таки василевса. Но Богу Богово, а кесарю кесарево. Кому как не святейшему следует принимать на себя чужие грехи, тем более грехи василевса.

– Полиевкт! – размышлял Никифор вслух. – Полиевкт!

У самого рыло в пушку. Смерть Константина Багрянородного, смерть василевса Стефана подлая молва увязывала с именем Полиевкта. Никифор верил: подлая. Монахи и церковные власти ценили Полиевкта за жизнь скромную и даже скудную для столь высокого иерарха, за мудрость в делах.

Держа все это в голове, в великом раздражении принял Никифор посла «василевса болгар» Петра[91]. Сей титул Петру пожаловал Роман I. А вот отец Петра Симеон[92], бивший Византию в сражениях и словом дипломата, сам себя увенчал регалиями и титулами. Именовался «василевсом ромеев и болгар», и гордый Константин терпел поношение, терпел до самой смерти Симеона. И Лев VI терпел, и Роман I. О Романе-то чего говорить – женил сына Симеона Петра на порфирородной принцессе. Царь Симеон отнял многие владения ромеев, даже Адрианополь. Осаждал и Царьград, но, не имея кораблей, не смог сломить силы венценосного города. А другой раз был побежден величием древности, великолепием смертной жизни ромеев, но еще более духовным бессмертием империи святого Константина.

Болгары прибыли востребовать задержанную дань, какую со времен Симеона стольный Константинополь платил стольной Преславе.

Выведенный из себя пророчествами и собственными подозрениями, Никифор, приучивший себя к речам размеренным, дабы не проронить нечаянного слова, вдруг побагровел и заорал на послов хуже взъяренного солдата:

– Горе ромеям! Горе! Горе! Если они, силой оружия обратившие в бегство всех неприятелей, должны, как рабы, платить подати грязному и во всех иных отношениях низкому скифскому племени!

Рядом с Никифором сидел в пурпуре и в венце девяностолетний старец Варда, отец василевса. Варда испуганно вскинул глаза на разгневанного сына, а посол болгар заметил это и сказал Никифору:

– Дети, увы, редко помнят наставления отцов. Вижу, в этом доме забыли, с чего началась война в восемьсот восемьдесят девятом году, приведшая к тому, что ромеи платят дань. А началась война с оскорбления: василевс Лев Шестой повелел перенести склады болгарских купцов в Фессалонику.

Никифор сделал вид, что глубоко задумался. А потом резко поворотился чуть не со всем троном к отцу и воскликнул:

– Неужели ты породил меня рабом и скрывал это от меня? Неужели я, автократор ромеев, покорюсь грязному, нищему племени и буду платить ему дань?

Вскочил на ноги, обеими руками позвал слуг:

– Эй, сюда! Отхлещите этих глупцов по щекам! Бейте их в шею! А вы, невежды, называющие себя послами, мчитесь стремглав к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников!

Итак, война была объявлена. Оставалось найти деньги на войну. Константинополь неодобрительно притих, примолк. Никифор Фока все свои походы устраивал за счет народа, ни разу не потревожив казну. Перед каждой новой войной придумывались новые налоги, иногда совершенно нежданные: могли отменить льготы кому бы то ни было. Однажды сенат, по приказу Никифора, даже ущемил синклит: одни награды отменил вовсе, а другие уменьшил до ничтожности.

Долго ждать скрытых, как всегда, поборов народу не пришлось. Василевс издал новеллу о тетартероне, о двойном весе номисмы. Легкой монетой расплачивалось государство, налоги же взимались только старой, тяжелой.

Но прежде всего Никифор Фока опустошил казну константинопольских богатых монастырей. Патриарх Полиевкт негодовал. Приставленные к нему шпионы тщательно записывали все сказанное святейшим вгорячах, чтобы найти улики заговора.

Улик не сыскали. А поход Никифора на Болгарию закончился конфузом. Потеряв в пограничных стычках несколько отрядов, причем один тетриарх погиб вместе со своей тысячью, василевс не решился углубиться в горы со всем войском, а почел за благо вернуться домой.

Царю болгар было послано грозное предупреждение: впредь не пропускать через свои границы турков, так в Византии называли венгров.

Ответа василевс не получил, но ничего поспешного предпринимать не стал.

Вернулся в Константинополь и объявил, что болгары наказаны: все их порубежные крепости понесли урон, а иные разорены. Чтобы заткнуть рты насмешникам, чтобы развлечь народ, было приказано устраивать грандиозные представления на ипподроме.

Пошатнувшийся военный авторитет Никифор собирался вернуть стремительным победоносным походом на Сирию. Не забыл и о болгарах. Он наблюдал за русскими кораблями, которые причаливали к пристани, и его осенило. Почему бы не натравить молодого Сфендослава на царя Петра? Сфендослав обратил в прах Хазарию! Его войско становится опасным. Так пусть бьет болгар, а болгары пусть бьют русских. Сильные сильных. Пусть бьются до изнеможения и превратят друг друга – в ничто.

Дочь дуки Константина прекрасная Александра принимала вместе с тетушкой Христодулой двоюродного брата Калокира, о котором теперь было много разговоров. Василевс Никифор пожаловал не очень-то известному молодому еще человеку сан патрикия[93], приравняв к самым почитаемым людям Византии.

Калокир приехал в белоснежных одеждах с клавами – с пурпурными полосами по краям.

– Калокир! – радостно воскликнула Александра, разглядывая на брате знаки патрикия. И вдруг ехидно сощурила глаза, засмеялась, приложив пальчик к губам: – Калокир, тебе более к лицу пурпур. Что это за полоски – золотые ромбы смотрятся лучше.