Возвращение Амура - Станислав Федотов

Однако Екатерина Николаевна смирилась только после клятвы мужа на следующий год сдержать это обещание, даже если придется ехать в Камчатку.

– А как же маленький? – все же спросил Николай Николаевич. – Ему ведь будет… – Он быстро посчитал на пальцах. – Ему всего-то будет четыре месяца!

– Там посмотрим, – мягко сказала Екатерина Николаевна. – Мне важно знать, что ты согласен быть всегда и во всем вместе.

Вагранов Элизе ничего не обещал, и она, естественно, в поездку не просилась, но накануне поздно вечером, когда весь дом уже спал, случилось нечто весьма и весьма важное для них обоих.

После общего ужина они, как обычно в последнее время, уединились в маленьком будуаре перед спальней Элизы. Девушка забралась с ногами на оттоманку, Иван Васильевич уселся рядом с изголовьем прямо на ковре. Они могли так подолгу беседовать, хотя, вообще-то, беседами их общение назвать было трудно – скорее, это были монологи: Элиза рассказывала о Франции и о себе, Иван – истории из солдатской жизни: главным образом о своих товарищах, о любимом начальнике Муравьеве и, лишь по настоятельным просьбам Элизы, про свой путь от сына вятского крестьянина до офицера и дворянина. Но про себя-то как раз говорить старался меньше всего. И не потому, что не было за его плечами ничего такого-этакого героического – хватало, как говорится, с избытком, но Иван Васильевич совершенно искренне считал свои военные приключения рутинным армейским бытом, недостойным внимания утонченной musicienne. К тому же стеснялся своего мужицкого происхождения. Правда, когда узнал ее невеселую историю – что она сирота, училась на деньги родственников, зажиточных крестьян-виноделов, а теперь предоставлена самой себе, – немного приободрился, поняв, что Элиза нашла в нем некую жизненную опору. Однако, осознавая всю бесперспективность своей дальнейшей жизни, не строил на этот счет никаких иллюзий и не позволял себе развивать их отношения за границы братской дружбы.

В этот вечер разговор не клеился, и причину не надо было искать – она была в предстоящей разлуке. В будуаре висела плотная тишина, только чуть слышно потрескивал фитилек одинокой свечи в подсвечнике, стоявшем на туалетном столике. Голова Ивана покоилась на левой руке, лежавшей на оттоманке вдоль тела Элизы, девушка меланхолично водила ладонью по коротко стриженым волосам поручика и смотрела на отражения в зеркале: яркое – свечи и туманное – остальной комнаты. В зеркале был свой, особый мир – мир наоборот, в котором, наверное, все происходит иначе: может быть, лучше, может быть, хуже, а скорее всего, просто по-другому, и уже одно это делало тот мир необыкновенным.

Элиза вдруг смутилась: о чем она думает, в то время как уже завтра ее Ваня уедет в неведомые края, и мало ли что там может случиться. Идея поездки витала в доме давно – генерал-губернатору хотелось «на свежий воздух», потому что ужасно надоело разбираться, как он говорил, с этим Авгиевым скотным двором – взяточниками и ворами из чиновников, мошенниками и контрабандистами среди купцов; он считал, что далеко не все эти люди – злодеи, что такими их делает сложившаяся система и надо во всем искать причины, а не бороться со следствием… Об этом постоянно говорилось за обедами и ужинами, но Элиза понимала не все, да, честно говоря, и не стремилась понимать: чужой язык, чужая страна, чужие проблемы. А вот то, что Ваня обязательно поедет с генералом, уяснила сразу и сразу затосковала. Тоска особенно усилилась, когда за пасхальным ужином 11 апреля Николай Николаевич объявил, что отъезд назначен на понедельник 3 мая…

– …Я вот смотрю на отражение в зеркале, – сказал Вагранов, и Элиза даже вздрогнула от такого совпадения мыслей: словно подслушали друг у друга, – и удивляюсь, как это все интересно устроено. Иногда прямо-таки хочется перейти туда и познакомиться с самим собой зазеркальным.

– Ты есть романтик, – улыбнулась Элиза и потрепала его по волосам. – А как же я? Ты хочешь меня там ameir… любьить?

Вагранов порывисто схватил ее руку и стал целовать – каждый пальчик отдельно, потом ладонь.

– Я хочу тебя… – сказал глухо, запинаясь, – любить здесь… и всегда!

Элиза села, двумя руками повернула к себе его лицо и посмотрела долгим взглядом ему в глаза. Пламя свечи крохотными огоньками отражалось в ее зрачках и мелко-мелко дрожало; Ивану Васильевичу на мгновение показалось, что Элиза проникает взглядом в самую потаенную глубину его души, словно ищет там что-то ведомое только ей. Но уже в следующую секунду она отпустила его голову и встала.

– Пойдем, – сказала она.

– Куда? – глупо спросил он.

Элиза, не ответив, пошла в спальню. Иван глубоко вздохнул, как перед прыжком в ледяную воду, поднялся и шагнул за ней.

В спальне было темно, лишь свет растущего месяца четко обрисовывал прямоугольник окна, расчерченный переплетом. Элиза не любила штор и занавесей, а на высоте третьего этажа любопытных подглядок можно было не опасаться. Глаза Вагранова после полумрака будуара легко привыкли к темноте, и он заметил смутно белевшую фигурку девушки возле раскрытой постели …

3

– Ну вот, генерал, и сошлись наши дорожки, – сказал Вогул и засмеялся. Даже голос дрогнул от злорадства: уж теперь-то можно посчитаться за те плети.

– Ты чаво? – удивился напарник Хрипатый, молодой медвежистый урка, вор и грабитель, поднаторевший на засадах в ожидании золотоискателей и купцов.

Уже второй день они сидели в небольшом распадке между двумя каменными осыпями, круто сбегавшими к огибавшей Байкал дороге. До этого скакали от рассвета до захода майского, довольно жаркого солнца, уже в сизых сумерках поднялись по едва заметной тропке в эту ложбину и, расседлав из последних сил коней, завалились спать на попонах под открытым небом. Хорошо, дождя не было, а голод можно и перетерпеть. С утра Хрипатый соорудил вместительный шалаш, запалил костерок и повесил над огнем котелок, Вогул же обследовал осыпи – много ли усилий понадобится, чтобы обрушить их на дорогу. Обе они имели коварный нрав: иногда, главным образом в сухую погоду, по ним можно было передвигаться без какой-либо опаски, но при большой влажности – вследствие дождей или сильных туманов – все становилось скользким, и одного неосторожного шага хватало, чтобы быть снесенным и перемолотым несметной тучей разновеликих камней, вдруг помчавшихся со скоростью ямской тройки. Особое же коварство проявлялось по весне, когда камни казались сухими, а подстилка под ними оставалась влажной из-за медленного таяния льда и снега. И непонятное дело – обвалы осыпи случались каждый год, а каменных обломков меньше не становилось, словно они прорастали откуда-то изнутри горы. Про эти замороки поведал Вогулу один из главарей иркутских уголовников Гуран, он же назначил ему в проводники и помощники своего подручного Хрипатого, хорошо знакомого с местностью, и по секрету подсказал, как определять готовность осыпи к обвалу. Все это, конечно, стоило хороших денег, но, благодаря Анри, с ними проблем не было.

Собственно, покушение на Муравьева и задумал Анри. В детали он не вдавался, дал денег на оплату издержек и наградные участникам и назвал время выезда генерал-губернатора. Он поставил лишь одно условие – все должно выглядеть как несчастный случай. А в том, что Вогул сделает как надо, Анри не сомневался: еще сержантом в Легионе Жорж показал дотошную исполнительность.