Трон из костей дракона - Тэд Уильямс

Интересно, король Джон чувствовал то же самое? Он был таким старым… Он тоже был готов ко сну, как и старый Рим?

— И это такая песня, которую поет каждый арфист, немного очень южнее Холодного пути, — сказал Бинабик. Саймон тряхнул головой, чтобы прийти в себя, но пение травы и приглушенный шепот ветра все еще звенели у него в ушах. — Я не буду петь сейчас к твоей большой благодарности, — продолжал Бинабик, — но о Святом Ходерунде расскажу тебе, потому что мы передвигаемся к его дому.

Юноша, тролль и волк достигли восточной окраины Нока и снова повернули, так что солнце светило им теперь в левый бок. Пока они пробирались через высокую траву, Бинабик стянул с себя кожаную куртку и завязал рукава вокруг талии. Под курткой была белая шерстяная рубашка, свободная и мешковатая.

— Ходерунд, — начал он, — был риммером и после многих затруднительных событий обратился в эйдонитской религии. И в конце он получил от вашей церкви сан священника.

Как это говорят, ни один стежок не очень важный, пока не разваливается плащ. Нам бы абсолютно не было интересно, что еще делал Ходерунд, если бы Фингил Краснорукий и друзья Фингила Краснорукого не перешли реку Гринвуд и не вступили тогда на землю ситхи первый раз.

Это тоже и все другие важные события слишком долгий рассказ для часа ходьбы. Я не буду объяснять и произнесу результат: северяне убивали все там, где шли, и одержали ряд битв, пока шли на юг. Эрнистирийцы с предводителем принцем Синнахом решили повстречать их здесь. — Бинабик снова махнул рукой в сторону залитой солнцем степи. — Чтобы один раз и навсегда положить конец невероятному вторжению.

Тогда все люди и все ситхи убежали из Нока, чтобы не попасть между двух армий — все они убежали, но Ходерунд оставался. Он пошел прямо к Фингилу Краснорукому нижайше молить его, чтобы армия повернулась обратно и тысячи людей бывали живущими. Он вразумлял Фингила в своей — если я могу сказать — глупости и отважности, и сказал ему о словах Узириса Эйдона, что врага надо прижимать к груди и назвать братом.

Фингил, с несомненностью, говорил, что он сумасшедший, и он не был очень доволен слушать такие слова от такого же риммерсмана… Охо, что это? Дым?

Резкая смена темы ошеломила Саймона, которого монотонный рассказ поверг в дурманящий сон наяву. Тролль указывал на дальний край Нока. Действительно, из-за скопления небольших холмов, самый дальний из которых носил на себе следы деятельности человеческих рук, поднималась тонкая струйка дыма.

— Ужин, я думаю, — улыбнулся Бинабик. От нетерпеливого предвкушения Саймон приоткрыл рот. На этот раз даже тролль ускорил шаг. Они упорно следовали темному изгибу леса, и теперь солнце снова освещало их спины.

— Как я уже говорил, — продолжал Бинабик, — Фингил думал, что новые эйдонитские идеи Ходерунда очень оскорбительные. Он тогда приказывал казнить священника, но солдат был очень милосердный и вместо этого отпустил его.

Но Ходерунд не уходил. Он пришел на битву, когда обе армии стояли одна против другой, побежал между ними, размахивал его древом и призывал ко всем умиротворением. Зажатый между двух разъяренных армий, он быстро оказался убитым совершенно насмерть.

— Так, — Бинабик взмахнул посохом, сбивая особенно высокий куст травы, — история, философия которой затруднительна, хмммм? По крайней мере, для кануков, потому что они очень больше любят быть, как вы это называете, язычниками, и как я это называю, живыми. Но Ликтор, в Наббане, он назвал того Ходерунда мучеником, и в ранние дни Эркинланда называл это место Церковью и Аббатством ордена Ходерундиан.

— Это была ужасная битва? — спросил Саймон.

— Люди Риммера назвали это место кладбищем костей. Битва при Ач Самрате была, возможно, более кровавой, но там была измена, а здесь, в Ноке, они сталкивались грудь в грудь, меч в меч, и крови было столько, сколько бывает воды в первую оттепель.

Солнце, уже приблизившись к горизонту, светило теперь прямо им в лица.

Вечерний ветер усиливался с каждой минутой, заставляя склоняться перед ним высокие травы, подбрасывая многочисленных насекомых, так что они танцевали в воздухе крошечными вспышками золотистого сияния. Кантака вернулась с поля, проверить, все ли в порядке, и громким топотом заглушила поскрипывающую музыку стеблей трав, трущихся друг о друга. Путники начали взбираться по длинному склону, и она металась вокруг, покачивая широкой головой и возбужденно поскуливая. Саймон прикрыл глаза рукой, чтобы не мешало солнце, но ничего не смог рассмотреть за подъемом, ничего, кроме вершин далеких деревьев. Он обернулся, чтобы спросить Бинабика, далеко ли еще, но тролль шел, уставившись себе под ноги, сосредоточенно сдвинув брови, и не обращал внимания ни на Саймона, ни на прыгающего волка.

Некоторое время прошло в полном молчании, нарушенным только шелестом травы и возбужденным лаем Кантаки. Пустой желудок Саймона настойчиво напоминал о себе, но только Саймон открыл рот, чтобы задать интересующий желудок вопрос, как Бинабик остановил его высоким пронзительным пением:

Ан-Эреб Иригу

Ка'ай тип'иси аруйа'а

Шитей, шитей, буруса'айа

Рикууру н'даи-ту…

Саймону, который пыхтя взбирался по пропитанному весенним солнцем холму, эти слова и этот странный мотив показались птичьим криком, отчаянным зовом из пустынных и безжалостных небесных просторов.

— Песня ситхи. — Бинабик застенчиво посмотрел на Саймона. — Я не пою ее очень хорошо. Вот это такое место, где первый ситхи один раз умирал на руках у человека, где один раз пролилась кровь из-за несдержанности человека на землях ситхи. — Кончив говорить, он похлопал по спине Кантаку, которая ткнулась ему носом в ногу. — Хиник айа, — сказал он ей. — Она теперь чувствует людей и пищу, которая приготовляется, — пробормотал он извиняющимся тоном.

— Что говорится в этой песне? — спросил Саймон. — Я имею в виду слова. — Он все еще чувствовал странный холодок, вспоминая песню тролля, но в то же время думал о том, как огромен мир на самом деле, как мало он еще видел даже в суетливом Хейхолте. Он казался себе сейчас маленьким-маленьким, меньше даже, чем этот маленький тролль, идущий рядом с ним.

— У меня имеется сомнение, Саймон, что песни ситхи можно говорить на языках смертных — потому что мы не можем очень правильно понять их мысли, понимаешь? Еще очень хуже, что я и ты говорим не на моем языке, но я могу предпринять отчаянную акцию.

Еще некоторое время они молчали. Потом Кантака видимо устала или решила, что вряд ли стоит делить волчьи радости с такими флегматичными людьми, и умчалась прочь.

— Это мне кажется похожим, — сказал наконец Бинабик, после чего скорее проговорил, чем спел:

У Врат Запада,

Между глазом солнца и сердцами

Предков,

Падает слеза —

След света, след света, упавшего на землю,

Касается железа и обращается в дым…

Бинабик застенчиво засмеялся.