Первая волна: Сексуальная дистанция - Мила Левчук

– Очнулся, – раздался неприятный женский голос.

– Воды, сестрица, – простонал Вольский, и ему в зубы ткнулся стеклянный край стакана.

Он принялся быстро глотать живительную влагу, которая побежала по щекам и оживила заодно и подушку. Чуть не захлебнулся в стакане, так сестрица старалась его утопить. Но выплыл и на этот раз уверенно открыл глаза.

– Благодарю, – отдышался он, – дай вам Бог жениха хорошего.

Тетка, похожая на доменную печь и такая же дружелюбная, вдруг хихикнула и махнула на больного пухлой рукой.

– Скажешь тоже, жениха.

Лекс слабо улыбнулся и почувствовал, как пересохшие губы натягиваются и трескаются. Хорошо, что женщина. С ними он всегда умел наладить контакт, даже в обмороке.

– А я где? И какой сегодня год?

– В больнице СИЗО, год 2029, третье сентября, – ответила тетка, – отделали тебя наши мальчики, без слез не взглянешь.

Интересные сведения. Значит, он тут третьи сутки… или вторые? Мозг отказывался участвовать в этих вычислениях, а сам больной не справлялся.

– Хорошие мальчики, – согласился Вольский. – Талантливые. Мамина радость.

Докторша снова хихикнула.

– Веселый какой. А вот адвокат у тебя зверюга. Такой хай поднял… проверка за проверкой. Ты теперь тут никому не нравишься, – предупредила она.

Он хмыкнул, Серега да, умеет на уши поставить и наверняка сей факт использует в интересах подсудимого. Так что можно и полежать. Все лучше, чем в камере, тут хотя бы подушка есть и с кем поговорить.

– Что? Даже вам? – огорчился Вольский и снова получил в ответ улыбку.

Прекрасные создания женщины. Сколько жил, столько в этом убеждался. Отнесись внимательно, ласково, любая ледышка потечет. Много ему пришлось пройти, чтобы убедиться, никак иначе с ними нельзя.

– Ой, хватит глазки строить, знаю я вас, осУжденных, – она загремела какими-то кастрюлями или контейнерами, он не понял, но голова среагировала острой болью, сходной с проникающим ранением ледорубом в череп.

– Позвольте, я еще не осужден! И могу считаться достойным членом общества, по крайней мере пока.

– Ох какой, – она с жалостью посмотрела на него и покачала головой, – воспитанный. Не то что другие. Как жалко-то…

– Меня? – брови сами собой взлетели вверх.

– Осудят ведь. Плохая у тебя статья, – она погладила его по животу поверх одеяла и вздохнула.

– Не печальтесь, ангел мой, сами же говорите, адвокат зверюга, – он не без труда, но все же подмигнул.

Медсестра Маша оказалась милейшим существом, и Вольский ей приглянулся. Она виртуозно хамила и гавкала на всех, но воспитанному пациенту доставалась улыбка и другие ништяки. Она накормила его кашей с ложки и даже сахару из личных запасов добавила. Принесла чаю, хотя соседу по палате было «не положено!». Лекс потом поделился, когда хозяюшка грациозно утопала из палаты. Сосед был так себе, его трясло и лихорадило, должно быть, ломка, но за чай поблагодарил. А Машенька еще принесла и даже с конфеткой.

Она рассказала, что ему опустили левую почку… не могли что-нибудь другое опустить, и так не самая здоровая область организма! Описала многочисленные гематомы и ушибы внутренних органов. Перелом пальца на ноге и трещины в двух ребрах, сотрясение. Нос ему доктор вправил, правда, результат оценить не было никакой возможности: ни вздохнуть из-за марлевых турунд, затыкающих обе ноздри, ни пощупать – нос прятался под пухлой повязкой – не удалось.

Маша дала посмотреться в свое карманное зеркальце, и Лекс в очередной раз оценил доброту ее сердца! Такое сине-кровавое чудовище на него смотрело с кошмарными синяками на оба глаза, кровоподтеками, распухшими губами в кровавых корках и с марлевой повязкой поперек портрета. Одному Богу известно, как при старании Дениски и его подтанцовки пострадавшему удалось сохранить все зубы. Впрочем, левый клык качался, но ничего, врастет, и на соседнем язык нащупал скол. Спасибо родителям за крепкую челюсть! Он лежал и трогал острый край зуба, размышляя, что его ждет в случае тюремного заключения? Удастся ли выжить после встречи с карательной стоматологией?

Но на самом деле этими мыслями он отвлекал себя от гораздо более тревожных. О вероятном приговоре, о его последствиях, о том, как там сейчас Альбина в лапах такого мужа… Мысли эти лезли, как бы он с ними ни боролся. Тараном взламывали ход любого размышления, и его начинало трясти не от того, так от этого.

На время помогало только одно. «Любит», – думал он, и по изломанному, ноющему и взрывающемуся болью от каждого движения телу разливалось блаженное тепло. Он закрывал глаза и с мечтательной улыбкой любовно перебирал в памяти все моменты тех трех дней, которые подарила им судьба перед жестоким расставанием. Все ее найденные родинки, чувствительные ямочки, вкусные губы и звук голоса, когда она произносила его имя. Даже не под ним в постели, а когда просто звала с кухни или обращалась в разговоре. Всегда мурашки по телу. Всегда! А уж когда под ним…

Он думал об этом, заводился, и тут же таран с треском проламывал заслон, и паникующая часть орала: «Наслаждайся, пока можешь! Тебя кастрируют, идиот!» И сразу почему-то кружилась голова и тошнило. Наверное, из-за сотрясения.

Вечером в палату пришел Долецкий. Он был хмурым, злым и весьма неприязненно глянул на трясущуюся спину сокамерника.

– Ну ты как, герой войны? – спросил он, присаживаясь рядом.

– Цвету, – хмыкнул Лекс.

Мария, создавая локальное землетрясение своей монументальной поступью, принесла два стакана с чаем и печеньками и поставила на тумбочку. Потрясенный Серега проводил ее взглядом.

– Твою мать, Вольский, ты заклинатель змей! И укротитель бегемотов.

Тот посмотрел на него с укоризной.

– Маша прелесть, а ты не джентльмен.

– Куда уж мне, – согласился Долецкий и изложил последние новости. – От идеи гнуть линию, что все это у вас было чисто платонически, без проникновения и обмена жидкостями, пришлось отказаться. Ее освидетельствовали в тот же день, изъяли белье из вашей постели, нашли ваш генетический материал…

Вольский зажмурился и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул. Освидетельствовали… ему представить страшно было, какой униженной, напуганной и поруганной она себя чувствовала, отчитываясь о своей сексуальной жизни и подвергаясь принудительному осмотру. «Ну, Дениска, сука… не прощу!» – билось в его воспаленном и сотрясенном мозгу. Ненависть к сопернику росла и крепла как бамбук.

– Нужно, чтобы ты дал показания, кто тебя бил, я сейчас дерусь за нарушение процессуальных норм при задержании и хочу выбить тебе браслет на ногу и нормальную больничку, а не вот это все. Кипиш там у них из-за твоего Борисова нехилый. Но сразу предупреждаю, на наказание ему не надейся. Отпинать заключенного – оно и раньше грехом не считалось, а тут и вовсе жена сотрудника, честь мундира. Они там все друг за друга и на его стороне. Будут строчить отписки вплоть до самой прокуратуры. «По результатам проведенной проверки указанных в заявлении фактов не выявлено». И хоть ты убейся. А достучусь до верха, так ему алиби нарисуют, что был на вызове в зоне риска, а ты сводишь личные счеты. Короче, тут голяк. Целимся в освобождение из СИЗО. Это реалистичная задача, – отчитывался Долецкий, а у подзащитного в голове гудел улей.