Первая волна: Сексуальная дистанция - Мила Левчук

– Тебя кастрируют, ты понимаешь? – проговорил он. – Ты ебнлся, Вольский?

– Можешь считать, что да. Между ней и собой я выбираю себя.

– Да это не равнозначно! Ты что, не понимаешь? – теперь вскочил уже Серега. – Если ты кастрат – это полное половое бессилие, падение тестостерона, гормональные проблемы, депрессия! А у нее просто не будет детей! Таких сейчас больше половины по естественным причинам! И ничего, живут! Она сможет трахаться, испытывать оргазмы, будет здорова. Ты голову-то включи? Ты должен насмерть стоять в суде, чтобы ее признали виновной! Иначе тебя покалечат!

– Ни за что. Нет… биться против нее в суде, чтобы лишить материнства… ночной кошмар. Никогда! Нет. Не-е-ет.

– ДА ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ? – заорал адвокат, теряя самообладание.

– Она хочет детей, старик. Понимаешь?

– А тебе не насрать? – взбесился тот.

– Нет. Я ее люблю, – последовал тихий ответ.

– Твою-ю-ю-ю ма-а-а-ать, – Долецкий обрушился на стул и закрыл лицо руками.

– Какие еще есть варианты, Серега? – медленно повторил Вольский.

– Скажи, ты уверен? У тебя таких любовей будет за жизнь десятка три… если мы выкрутимся. А если не выкрутимся, то эта станет последней.

– Я уверен, Серег. Она моя первая, единственная и совершенно точно последняя любовь. Я проверял.

В свою камеру Вольский вернулся оглушенный, ошеломленный и лег на голые нары. Несколько минут бессмысленно и бездумно пялился в серый потолок, потом закрыл лицо руками и застонал… Возможно ли в одну минуту потерять так колоссально много? Момент, когда он обрел ее и немедленно потерял, до сих пор стоял перед глазами.

Ее выхватывают из его рук и волокут из комнаты силой, его самого хватают, пытаются скрутить, но он выворачивает одну руку из пальцев опера и выбрасывает вперед, хватая ее протянутую руку. И она скользит, скользит из пальцев от локтя к запястью, цепляясь за него и не желая отпускать. Альбина обливается слезами, не отводя взгляда ни на секунду, и в момент, когда их пальцы разъединяются и его руку болевым приемом заламывают за спину, вскрикивает и захлебывается рыданием. Лекс рвется за ней, но его уже держат двое и застегивают наручники. «Леша! Лешечка! Леша-а-а-а-а-а!» – кричит она из коридора, и у него темнеет в глазах от ужаса, и просто не верится, что это случилось. Что он снова… снова ее потерял.

Вольский содрогнулся, открывая глаза, и картина их расцепляющихся пальцев пропала. Он лежал и не понимал, за что хвататься? Биться о стены в ужасе, что она попала в лапы мужа и он непонятно что сейчас с ней делает? Лихорадочно соображать, как выкрутиться самому? Или предаться панике в предвкушении приговора?

Ответ дали вместо него. В коридоре раздались шаги, зазвенели ключи и лязгнул дверной запор. Алекс отнял ладони от лица и приоткрыл веки, чтобы посмотреть, кого там принесла нелегкая. Увидел и предпочел снова закрыть глаза уже предплечьем. Нелегкая притащила Дэна. Значит, по крайней мере сейчас он с ней ничего не делает. Сердце временно отпустило.

– Дэн, вы достали, дай поспать! – Лекс искренне зевнул. – Чет я подзадолбался, давай завтра, а? И принеси мне подушку, постельное белье и еще стакан чаю. Обязательно с подстаканником! – добавил он и отвернулся к стене.

– Вставай! – оглушительно рявкнул Дэн.

– Фу, как грубо, – отозвался Вольский, – отвратительный сервис! Я понижу вам рейтинг на Букинге. – Но повернулся и спустил ноги на пол, устало и скептически уставился на него.

– Ну что? Поговорим на другом уровне? Посмотрим, будешь ли ты тут ухмыляться, мразь, – процедил сквозь зубы хозяин положения.

– Поговорим, – пожал плечами Вольский. – Дениска, а ты любишь подстаканники? Помнишь, когда еще можно было сесть на поезд и поехать в Москву в спальном? У меня ностальгия. Я очень хочу такой! Принеси, а? По старой дружбе.

– Я предупреждал, что найду тебя и ты пожалеешь. – Дэн накалялся, Лекс это видел по тому, как были стиснуты его кулаки и сузились глаза.

– Че те, трудно?

– Прекрати выделываться! – прорычал он.

– Какой ты скучный, Дениска, мрачный и без фантазии. Я слышал, от тебя жена ушла. Может, поэтому?

Ннна! Вместо ответа Вольскому прилетело кулаком по лицу, да так, что развернуло на полкорпуса. Рот моментально наполнился вкусом крови из рассеченной губы. Второго удара не последовало, и он пощупал челюсть, проверил языком зубы. Порядок. Повернулся, искоса взглянул на Дэна, сплюнул на пол кровью и усмехнулся, а Дэн стоял и с ненавистью смотрел на него.

– А че так скромно? Стесняешься? Ты же за этим пришел, а не про подстаканники поболтать. Не топчись на пороге, родной, подходи, – с ласковой улыбкой проговорил Вольский и встал.

Дэн криво ухмыльнулся, достал из-за спины полицейскую дубинку и стукнул ею в окошко. Дверь распахнулась, и в камеру ввалились еще двое хмурых парней и налетели на Алекса, хватая за руки. Две секунды и его обездвижили, крепко скрутив, поставили на колени и загнули буквой зю. В следующий момент на его спину обрушился удар твердой дубинкой. Лекс дернулся и сдержал стон.

– Дениска, бандит, вот чего тебе тогда не хватило! Любви и поддержки товарищей!

Удар с локтя в голову, в башке зазвенело, в нос бросилась кровь.

– И то верно, – одобрил Алекс, переводя дух и встряхнув головой, – без пацанов-то с мажором опасно.

И в живот.

– Охохохо, – сбившееся дыхание Вольский превратил в смешок, уже не очень веселый, но сдаваться он не собирался. Не доставит он такого удовольствия врагу, даже если бить будут втроем, – еще закидает баблом до смерти. Негодяй.

С колена в лицо, хруст… ТВОЮ МАТЬ! Из носа хлынула кровь и боль была такая, что Алекс на секунду ослеп, и стало ясно – сломан. У него слегка повело голову, и Лекс обмяк в крепких руках секундантов. Те отпустили, и он упал на колени и локти, заливая пол красным. Перенес вес на одну руку и утер потоки крови с лица рукавом. Поднял взгляд и вновь расплылся в жутковатой в сложившихся обстоятельствах улыбке.

– Ты почти победил, Дениска, еще пару ударов и она твоя, – и зашелся кашляющим смехом.

После этого его качественно били втроем ногами и дубинками, он лишь защищал лицо и голову. А чем дело кончилось, Вольский так и не узнал, потому что вырубился.

Он приходил в себя где-то около получаса. Разлеплял склеенные веки, осматривал помещение, глаза резало светом, и он снова их закрывал. Проваливался в тягостный туманный омут, потом пробовал снова. Принуждал себя подержать глаза открытыми несколько секунд и снова отпускал себя утонуть в крепко держащую трясину то ли сна, то ли обморока.

Окончательно из забытья его вывела жажда. Пить хотелось так, что он был готов встать раньше, чем проснуться. Ссохшийся рот тоже удалось расклеить не сразу, но все же удалось. Он застонал. И делал это еще минут пять, пока где-то не хлопнула дверь.