Дневник из преисподней - Ирина Гордеева

него кружилась голова. Хотелось лежать бесконечно долго под голубым небом и белыми облаками и ничего не делать. Но моим надеждам не суждено было сбыться. Все такой же неутомимый и деятельный Анжей растормошил меня, как только закончил перевязку. Он даже нашел мои перчатки и положил их к себе в карман.

Странно, но я отмечала все детали, словно они были важными для меня. На ногах я не держалась, даже руки равнодушно предали меня, оставив беспомощно стоять, прислонившись к ближайшему дереву. Не могло быть и речи о том, что мне удастся сесть на коня, и милорд легко, словно тело мое было все еще невесомым, поднял меня и устроил на своем скакуне. Также легко он поднялся в седло и обхватил меня крепкими руками, сильно прижав к себе, как драгоценную ношу, не причиняя боль, но и не позволяя выскользнуть из его объятий. Моя щека ощутила холод его куртки, а слабое и безвольное тело попыталось заставить работать те немногие мышцы, что были еще живы. Лучше бы не пыталось, потому что руки милорда сжали мои ребра так, что сбилось дыхание, а собственные уши уловили биение моего сердца.

Обратно мы возвращались медленно и молча. Мое положение не тяготило меня, а сознание впало в сонную дрему, постепенно захватывающую все оставшиеся мысли. Никогда еще мы не были одновременно так близки и так далеки друг от друга, ибо я чувствовала тепло его тела и в то же время ощущала ледяной холод его души, который милорд даже не пытался скрыть. И мне не надо было возвращать свое сознание к жизни, чтобы понять его слова, обращенные к Анжею:

— Твое вмешательство было излишним. К тому же мое присутствие освобождает тебя от ответственности за ее жизнь. Позволь мне в следующий раз самому решать, что достаточно, а что необходимо, Анжей.

Весь последующий остаток дня милорд провел возле меня, перед этим искусно зашив рану и обнадежив, что шрамы мне не грозят. Как будто я собиралась жить еще минимум лет пятнадцать.

Он словно играл со мною в старые добрые времена, когда мы только что встретились, и его галантность легко уживалась с жестокостью и властолюбием. Даже сейчас, устроившись на диване, он с какой-то непостижимой легкостью умудряется делать вид, что отсутствует, и абсолютно равнодушно следит за тем, как я печатаю одной рукой. Когда я поднимаю свои глаза, я вижу сонный взгляд его более чем привлекательных глаз, и мир вокруг меня кажется иллюзорным и ненастоящим.

Я словно парю в потоке убегающего времени и ускользающего от меня пространства, и единственное, что кажется мне настоящим — это яркий экран моего монитора и черные буквы, выстраивающиеся в ряд на ослепительно белом поле. До чего же нужно довести себя или докатиться, если начинаешь чувствовать подобное?…

Та ночь, которая никогда не исчезнет из моей памяти, даже если исчезнут все мои воспоминания, закончилась под громкий стук прозрачных дождевых капель, настойчиво барабанящих по стеклу. Такой дождь — огромная редкость для мира милорда, но абсолютно привычная вещь для моего мира. Глядя на то, как понемногу тускнеют звезды над моей головой, я начинала осознавать, что достигла предела собственной силы, и ее источник окончательно иссяк. Страдая от слабости, понимая, что в покое меня не оставят, я пыталась сосредоточиться на самом важном для меня решении.

Под шум дождя, убаюкивающий мое сознание, я боролась с ужасом, оживающим во мне при воспоминании о боли и страхе, которые я испытала. Боль не освободила меня, а внушила мне ужас, который был невыносим для разума и сердца. Еще одна встреча с Ланом была мне не по силам и собственная трусость призывала к бегству и капитуляции…

Сейчас я не верю в то, что страх — это нормальное чувство, присущее человеку. Всегда бояться — это неестественно и против всех законов природы. Даже страх, внушаемый нам инстинктом самосохранения, не должен поглощать наши жизни, не должен руководить ими, не должен диктовать условия и определять наши поступки. Но в ту ночь, продолжавшуюся слишком долго, страх победил, остановив израненное сердце, и утопив мои легкие в ледяной крови. Страх, как огонь, сожрал мое тело и разбудил сумрак в моей душе…

Под теплым одеялом и проливным дождем я боролась с собственными демонами и последние никак не желали уходить. Они шептали мне, что живут в каждом из нас, и будут жить вечно; что стремление к власти — абсолютно нормальное чувство, а наши амбиции — опора души и тела; что нельзя упрекать свое сердце за волю к победе, даже если цена слишком высока. Мои демоны побеждали, и я не поняла в какое мгновение между тихим шепотом и почти неконтролируемым страхом я окончательно решила, что этот мир может прожить и без меня…

Я никогда не осуждала себя за то, что совершила, и не винила в трусости или в предательстве, словно успела себя оправдать. Но почему-то я не смогла выдержать собственный взгляд, который пристально и осуждающе посмотрел на меня из серебряного зеркала после того, как я приняла решение. Но я не изменила его, а всего лишь повернулась спиной к своему отражению.

Чувствуя, как стынут горячие и босые ноги на холодном полу, я попыталась обуздать свой страх, трансформировать его в страстное желание жизни. В эти мгновения все мои мысли были подчинены одному единственному желанию — вернуться в свой мир, подальше от боли и смерти. Слова милорда вдруг разбудили во мне волю к жизни, а боль, причиненная Королем Орлов Ланом, воскресила почти забытые воспоминания нашей первой встречи.

Я знаю и всегда знала, что Лан не только сломал мои ноги. Ему удалось сломить мою волю, унизить мое достоинство, раздавить мою силу. Во второй раз ощутить его в своей голове и почувствовать, как он прикасается ко мне, было худшим из всех унижений и пыток, потому что он знал о моем страхе. А я знала, что он это знал. Я не могла отдать ему символ власти и не могла предать память мертвого короля, чье последнее завещание выслушала и обязалась исполнить. Мертвые не напомнят нам о клятвах, но живые обязаны позаботиться о них во имя собственной чести, во имя будущей жизни. Я могла бы предать саму себя, но только не память о короле.

Мне удалось… У меня все получилось, благодаря страху и боли. Мое тело вместе с моей душой устремились к огромной воронке, зарождающейся под прозрачным куполом, купавшимся в воде. Она втянула меня и подняла