Мне снится нож в моих руках - Эшли Уинстед

И будешь работать, пока не станешь лучшей ученицей во всей школе. А после этого всё хорошее придёт к тебе. Потому что ты этого заслужишь.

– Перестань, – тихо сказала мама. Она смотрела на него с очень странным выражением лица.

– Что? Я говорю ей, что надо тяжело работать, чтобы чего-то достичь. Это хороший урок. Я не говорю, что ей всё легко достанется. Я говорю, что, если она достаточно талантлива, и достаточно хорошо работает, мир ответит взаимностью. Он же должен, да? Я на это рассчитываю. – Папа сдавил меня покрепче, а я позволила ему, позволила себе подумать как это приятно, хоть и нет гарантии, что он сделает это завтра. – Ну же, ты сделаешь так, что я буду тобой гордиться.

Я хотела. Во мне проснулась неукротимость. Я так и сделаю. Если мне нужно тяжело работать и быть хорошей, я смогу это сделать. Если благодаря этому мы окажемся на солнце, если это удержит тьму, я буду над этим работать каждый день.

– Обещаю, – сказала я.

Папа засмеялся и поцеловал меня в лоб. И прежде чем мама могла что-то сказать, он притянул к себе и ей, сделав будто бутерброд из трёх человек со мной посередине и обнимающими меня родителями по краям.

Меня переполнило тепло.

– Просто делай всё, что можешь, – прошептала мама в мои волосы. – Это всё, что можно сделать.

Папа обнял нас покрепче.

– Моя маленькая семья, – сказал он. – Две самых лучших вещи в моей жизни.

Я поймала взгляд моей мамы. Она улыбкой говорила мне, что всё хорошо.

– Это была папина идея тебя удивить, – сказала она, убирая мне за ухо локон волос.

– И это только начало, – сказал он. – У нас впереди целый день развлечений. Я помню, что кто-то любит зоопарк.

Мама закатила глаза.

– Любила, когда ей было восемь. Сейчас ей четырнадцать.

Он только засмеялся.

Эта версия моего отца была сюрреалистичной. Я не знала как найти в этом смысл, как сочетать его со второй версией. Но тут меня пронзила мысль: мой папа – сердитый человек в темноте, да, но может быть он также вот этот человек: этот яркий и весёлый отец. Я всегда думала, что может быть только одно или другое, зафиксированное и определённое. Но может быть всё сложнее. Может быть он – и то, и другое.

Он поцеловал меня в лоб.

– Ты совершишь великие дела, я тебе обещаю.

Я спрятала лицо в его рубашке, и он осторожно обнял меня обеими руками, как будто создавая корзинку для меня в центре. Если это улучшение когда-нибудь закончится и тьма снова поглотит его, может быть, не всё будет потеряно. Может быть я смогу найти способ сохранить со мной вот эту версию моего отца. Тогда, как бы плохо ни сделалось, я смогу вспоминать каким он был сейчас. Может быть, тогда он сможет оставаться этим человеком даже когда им не является. Может быть тогда он сможет оставаться моим, тёплым и настоящим в моих объятиях. Даже если однажды таким не будет.

Глава 45

Сейчас

Я проснулась с мокрыми щеками. Все пятеро стояли вокруг моей больничной кровати и смотрели на меня. Я отшатнулась, щёлкнув наручниками, которыми я была привязана к постели и болезненно дёрнув свой свежеперевязанный бок.

– Тихо, – сказал Джек, поднимая руку, как будто успокаивает перепуганное животное. – Мы не хотели тебя напугать. Нам надо поговорить.

Я провела два дня в кровати, пялясь на белые стены и давая односложные ответы быстро болтающему адвокату, который поклялся, что он – друг Купа и не даст посадить меня в тюрьму. Два дня я просматривала местные новости, в которых сначала без остановки говорили о «королеве-убийце», «роковой женщине Блэквельской башни» – тут показывали чрезвычайно неудачную фотографию меня, которую они, вероятно, нашли в соцсетях. А потом разворот на сто восемьдесят градусов: «Экстренные новости: шокирующее развитие событий в забытом деле Хезер Шелби», фотография Минта – из его официальных кадров – а потом Хезер, где она выглядела так невыносимо молодо. Два дня без телефона, без новостей от кого бы то ни было, не понимая куда, чёрт возьми, все делись и чем они заняты.

Прошлой ночью я наконец отказалась от надежды их увидеть. Уснула с пониманием, что сделала свой выбор и теперь, как следствие, очень долго буду одна. Может быть, всегда.

Тогда это и произошло. Когда-то глубоко в ночи последний кусочек паззла встал на место, и я вспомнила всю правду о ночи смерти Хезер. Но «вспомнила» – не совсем подходящее слово, верно? После этого уик-энда я знала правду.

Все кусочки были во мне всё это время – лоскутное одеяло из света и тьмы – но я отказывалась смотреть. Когда моё тело впервые попыталось сказать мне правду? В момент в Блэквельской башне, когда Минт признался в содеянном, а я почувствовала, как моё сердце быстро забилось от укола тождественности? Когда Эрик вытолкнул его в окно, а меня переполнил адреналин и рвение предложить себя вместо Эрика? Или когда я спрыгнула с платформы и побежала через толпу, движимая чувством вины, для которого я пока толком не находила слов?

Каким бы ни был ответ, я проснулась два дня назад с последним воспоминанием в голове, только чтобы увидеть, как все пятеро уставились на меня. И моей первой мыслью было: «Они знают». Каждую страшную, обличительную подробность, извлечённую мною только что из чёрной дыры, как вздувшийся труп из озера – они знали, и они пришли меня наказать.

– Полиция не будет предъявлять тебе обвинение, – сказал Куп, наполняя молчание. Я могла лишь смотреть на него с тяжело бьющимся сердцем. – Случай самообороны, и Дэвис – твой адвокат – творит свою магию. Тебя освободят через день-два.

Лицо Купа, как и Фрэнки и Эрика, было всё ещё розовым и блестящим от жара. Когда он заговорил, его рука почти бессознательно накрыла место, куда его порезал Минт. Но выражение его лица было нейтральным – как будто он изо всех сил старался принять деловой вид. Я внимательнее посмотрела на их лица. Никаких обвинительных взглядов, никаких «Мы знаем, что ты сделала» на них не было.

Я успокоилась. Они не знают. Конечно нет; откуда им?

Фрэнки поправил галстук. На нём был превосходно скроенные синий костюм; он был одет так, как будто направляется получать премию за спортивные достижения.

– Мы все рассказали копам одно и то же. Ты толкнула его, защищаясь.

На мгновение повисло тяжёлое молчание, а потом Джек вышел вперёд, и