1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

— Уверяю вас, лучшей кандидатуры мы не найдём, — повторил Феликс, глотнув шампанского. — Тем более, я уже беседовал с ним. Он согласен.

— Князь! Мы же просили вас не проявлять чрезмерной инициативы, — укоризненно сказал Эллей. — Надеюсь, вы не наговорили лишнего.

— Джентльмены! За кого вы меня принимаете? — возмутился Юсупов.

Старшие офицеры британской разведки в Петрограде хорошо понимали, с кем имеют дело. И неспроста обратились именно к Феликсу — скучающему бездельнику-кокаинисту; именитому плейбою, вхожему в любой дом и дворец российской столицы, родственнику самого императора.

Когда князю предложили способствовать удалению Распутина, он немедленно согласился. Конечно, Юсупов догадывался о том, что его давние знакомые Скейл и Эллей — не простые сотрудники военной миссии союзников, но виду не подавал. А скорее всего, такие детали его попросту не интересовали. Гораздо интереснее была новая интрига: он окунулся в неё со всем безрассудством молодости — и с восторгом от участия в настоящем заговоре.

Феликсу дали понять, что британцы озабочены влиянием Гришки при дворе, что их беспокоит набирающая силу прогерманская партия императрицы. Чехарда в правительстве, говорили Скейл и Эллей, а тем более — любое сближение с врагом не может не настораживать союзников. Особенно когда слухи о возможности сепаратного мира между Россией и Германией появляются с пугающей частотой и приходят из самых разных источников.

Виной же тому — Гришка. Он опасен, пока остаётся в столице. Удалить его — значит, развязать руки государю. Из слабоволия, любви к императрице и жалости к больному цесаревичу сам Николай не сможет этого сделать. Зато, освободившись от временщика, Россия пожнёт неувядающие лавры славной победы в великой войне. Принесёт свободу балканским народам, приобретёт обширные территории и станет, наконец, новой Византией. Сбудутся слова, пять столетий не дававшие покоя богопомазанникам российским. Те, что инок Филофей рек царю Ивану Третьему: Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти!

Распутина необходимо срочно убирать от государя. Однако вряд ли он пойдёт на контакт с британскими офицерами, если сотрудничает с немцами. Вот и понадобился Феликс Юсупов, чтобы войти к нему в доверие, ведь князь ни разу открыто не выступал против Гришки — в отличие от своей матушки и большинства членов императорской фамилии.

Кроме того, Феликсу поручили найти подходящего депутата — представителя власти, на глазах набиравшей силу. Всем вместе, говорили Скейл и Эллей, непременно удастся деньгами, посулами или уговорами аккуратно отодвинуть Распутина от престола и загнать обратно в сибирский медвежий угол, откуда он уж точно не сможет влиять на погоду в Царском Селе.

Так британцы обрисовали князю план — умолчав о том, что его разработал Вернон Келл, и под несколько иные задачи.

«Бродячую собаку» закрыли в марте пятнадцатого. Стоило градоначальнику распорядиться — и в заведение Бориса Пронина немедленно нагрянул обыск. Само собой, в кладовке нашлись несколько бутылок вина; лицензии на них не было, зато был в стране сухой закон с начала войны.

Не спасли «Собаку» ни громкая слава, ни многочисленные представления, выручку от которых Общество Интимного Театра перечисляло в пользу «Общества повсеместной помощи пострадавшим на войне воинам и их семьям». Не помогло заступничество именитых фармацевтов. Слишком уж вольный дух царил среди здешних завсегдатаев, слишком многое они стали себе позволять!

Ещё в феврале подвальный кабачок работал, как обычно. Тем вечером народу набилось полным-полно: гостям обещали встречу со знаменитостями — эго-футуристом Игорем-Северянином и кубо-футуристами Давидом Бурлюком и Василием Каменским. Выйдя на эстраду, Бурлюк величественно поднял лорнет, через стёклышко обозрел гостей единственным глазом и объявил:

— Милостивые государи! Сегодня перед вами выступят львы различных пустынь, и каждый похвастается своим рыком!

Но тут среди зала во весь рост поднялся ещё один кубо-футурист — Владимир Маяковский.

— Львы падалью не питаются! — гаркнул он. И, пока ошеломлённая публика постигала оскорбление, взобрался на эстраду, плечом оттеснил Бурлюка и бросил в обращённые к нему лица новые свои стихи:

Молодой сочный бас рокотал под низкими сводами подвала, и каждая строка звучала, как оплеуха:

Маяковский ткнул пальцем в сторону поэта, и тот залился румянцем. Вся клокочущая ненависть, которую приметил у Володи ещё Бурлюк, вырвалась на волю, воплотилась в стихе и обрушилась на замерших в зале фармацевтов. На последних строках несколько дам упали в обморок, господа повскакали с мест, а поэт, возвышаясь на эстраде, нагло ухмылялся, жёг их угольями глаз и раздувал ноздри:

Драки не случилось лишь благодаря старому князю Михаилу Николаевичу Волконскому — поэт, писатель и былой соратник Пуришкевича по Союзу русского народа оказался в подвальчике и приструнил недовольных. А когда страсти поутихли, князь Волконский распушил седую бороду и принялся читать свои стихи. Его поддержал журналист и поэт Николай Корнейчуков, знакомый публике под псевдонимом Корней Чуковский. Следом на эстраде снова появился Бурлюк, а там уже и Северянин пришёл в себя.

Скандал замяли, но кто-то из оскорблённых Маяковским всё же добрался до полиции и состряпал протокол. Судьба «Бродячей собаки» была предрешена, и после того памятного вечера кабачок не протянул даже месяца.

Впрочем, Борис Пронин не унывал. Вместо распавшегося Общества Интимного Театра он тут же создал Петроградское Художественное Общество, и уже через год вместо тесного подвальчика на Итальянской зазывал в просторный подвалище около Марсова поля: в доме Адамини он открыл новый артистический кабачок, почти что подземный театр — «Привал комедиантов».

К зиме шестнадцатого года в «Привале» снова собрались все те же. Правда, фармацевтов стало много больше: если в «Собаку» их снисходительно пускали, то здесь они превратились в дорогих гостей — именно потому, что платили втридорога, приносили заведению изрядный доход и позволяли подкармливать богему.