Обещание Гарпии - Дмитрий Емец

– Найди лишнюю и войди! Ошибёшься – умрёшь! – хором произнесли тётки.

Взгляд Евы заметался между ними. Все тётки были на одно лицо. Кое-какие отличия имелись в цвете фартуков и волос – но какая из них лишняя? Филат схватил Еву за плечи и отодвинул её подальше от двери.

– Я же сказал, что первым иду я! Жить надоело?! – прошипел он углом рта, не забывая улыбаться тёткам.

– Но они же двухмерные! Чего их бояться?

– И правда, чего? Они двухмерные, ты трёхмерная… Сожрут у тебя два измерения – будешь одномерной! – спокойно ответил Филат.

– Найди лишнюю – или не войдёшь! Ошибёшься – умрёшь! – повторили тётки, неуловимо разрастаясь и занимая всю поверхность двери.

– Здравствуйте, дорогие участницы программы «Неравнодушные соседи»! Бобра вам, бабла и позитива! Сделаем иначе! Вы сами найдёте лишнюю! У меня есть подарок! Его получит самая красивая! – сообщил Филат и достал зеркальце.

Это было обычное зеркальце, круглое, маленькое, с рекламной наклейкой авиакомпании, но на зубастых тёток оно произвело неизгладимое впечатление. Все участницы программы «Неравнодушные соседи» моментально попытались отразиться в нём, но из-за его размеров не смогли в него поместиться. Взбесились, замахали поварёшками, и стеклянная дверь разлетелась вдребезги. А вместе с ней разлетелось и зеркальце Филата.

– Антропоморфная магия – вещь довольно-таки вредная! – сказал Филат, с укором разглядывая оцарапанный стеклом палец. – Мне ещё снаружи пришло в голову, что уж больно просто мы сюда попали. Если снаружи всё чисто – значит, думаю, внутри нечисто. Так и оказалось.

– А какую нужно было выбрать? – спросила Ева.

– Среди них не было лишней. Какую бы ты ни выбрала, они бы тебя прикончили. Единственный шанс спастись – заставить их сцепиться между собой… Ну а зеркала для двухмерных – самая подходящая вещь… Вместе-то они в зеркале поместиться не могут и встать друг за другом не могут. – Он слизнул с пореза кровь, как бы определяя в ней содержание железа. – На осколки не наступайте! Если у какой-нибудь тётушки уцелели зубы, она легко может отгрызть палец.

Это было сказано Настасье, которая пыталась перебраться через стекло босиком. Настасья терпеть не могла, когда ей говорят, что делать, а чего не делать.

– «Поучайте своих паучат!» – говорил Толстому Достоевский в третьем томе «Мёртвых душ», – недовольно заявила она стожару, но туфли всё-таки надела.

За стеклянной дверью обнаружилась кухня. Над плитой панически метались две пустые кастрюли. Из третьей кастрюли, стоящей на плите, медленнно выползала каша. На полу было уже целое озеро этой каши. Ева моментально провалилась в неё до колена. Каша была тёплая. Набивалась в туфли и в носки! Пфуй!

Настасья, тоже провалившаяся в кашу, тихо выругалась. А вот Бермята посмеивался.

– Манная! – сказал он, попробовав её. – С маслицем! А между прочим, такие волшебные горшочки под строгим запретом. Убоись!

– Почему? – спросила Ева.

– Как это почему? Забудешь отводящие слова произнести – и будет варить, пока в мире манка не закончится. Лет так пять назад весь Невский магспект залило потоком каши. Машины все в каше утопали, дома этажа до второго… Люди сидели на козырьках подъездов и лопали кашу… Хорошо ещё, что с телевидением у нас лучшие зомбомаги работают. Умеют объяснить популярно. Мол, товарищи заурядцы, причин для паники нет! Колония редких балтийских водорослей, питательная среда и тёплый год. Учёные берут пробы грунта, а пока кушайте на здоровье! Не станешь же объяснять, что бабулька-ведьма кастрюлю на ночь с плиты не убрала…

За кухней была маленькая комнатка. Утопая в каше, стожар распахнул деревянную дверь с пупырышками старой краски. За дверью обнаружилась маленькая комната без окон. Стул, стол, ещё какие-то мелочи – вот, собственно, и всё.

Слизывая с пальцев кашу, Настасья боком втиснулась в комнату. Туфля у неё теперь была только на правой ноге. Туфля с левой ноги утонула в каше, и Настасья понятия не имела, как её выуживать. И уж конечно, виноват во всём был… гм… Бермята. Именно на него Настасья поглядывала сердито. Вообще разумнее было злиться на Филата, но у женщин всегда больше виноват тот, кто их любит. На других обижаться не так интересно.

На стене висела фотография пожилого усатого мужчины – отца или деда хозяйки. Некоторое время Настасья внимательно разглядывала фотографии. Затем качнула одну пальцем. Фото качнулось, но… не упало. Девушка дотронулась до второго. Теперь пришли в движение уже два фото… третье, появившееся под ним, опять же не упало… Настасья коснулась третьего, но оно тоже оказалось не последним… Фотографии мотались, совершенно друг другу не мешая, но изредка накладывались друг на друга.

Хмыкнув, Настасья оставила фотографию в покое и передвинула стул. Под стулом оказался ещё один. Он не был призрачным – просто старый стул с тряпичным сиденьем. Настасья аккуратно задвинула первый стул в контур второго, и он исчез.

– Тема красавиц и умниц тут и близко не раскрывалась! Хозяйка квартиры не только с горшочками кодекс нарушает… Она ещё и с Теневыми мирами заигрывает. Поэтому тут прорыв и случился! – заявила Настасья.

Котошмель перелетел на пустую сахарницу и пополз по её краю. Ева взяла её в руки – под сахарницей, разумеется, оказалась ещё одна – и зачем-то приложила её к уху – точно человек, который слушает звуки моря в раковине. Движение это было случайным. Ева хотела уже вернуть сахарницу, но внезапно услышала голос. Он был едва различимым, но тем не менее не являлся шёпотом. Словно кто-то смотрел фильм, но с очень тихим звуком. Голос был женским, обеспокоенным. Затем Ева услышала мужской кашель – надсадный, сухой, будто трескался камень.

Ева узнала этот кашель.

– Там Одноглаз и Окипета! – воскликнула она и протянула сахарницу Настасье.

– Я же сказала: ничего не трогай! – нахмурилась Настасья, хотя ровным счётом ничего подобного не говорила. Но сахарницу взяла и приложила к ней ухо. – Они где-то рядом. Они здесь, но нас не слышат! А мы их слышим, но не видим! – заявила она спокойно.

– Потому что Теневые миры? – спросила Ева.

Ответа Настасьи она не разобрала. Схватив Еву за запястье, стожар показал на стену под портретом. Ева различила чёткую тень огромного пса. Казалось, пёс вытянул морду и неотрывно на неё смотрит. Еве стало не по себе.

– Он тебя видит. Позови его! – тихо сказал стожар.

– Я боюсь, – сказала Ева, но всё же сделала осторожный шаг к стене. Потом ещё один.

Тень пса пристально наблюдала за ней. Внезапно она сделала быстрое движение вперёд, точно желая подбежать к Еве. Ева вскрикнула и, отскочив, боком толкнула стол. Хлипкий столик качнулся, словно собираясь упасть, но не упал. Ева же, не удержав равновесия, провалилась между качнувшимся столом и тем, другим столом, что был под ним.

Едва коснувшись ладонями пола, она вскочила и… увидела прямо перед собой пса. Пёс был огромен. И он был совсем близко. Лайлап. Лай и лапы. В Еве остались только эти два слова, точнее одно, распавшееся на два. Только эти два понятия. Всё остальное не вмещалось в неё от ужаса. Почему греки называли его так? Ведь наверняка «лай» по-гречески не «лай», а «лапы» не «лапы».