Бесы - Федор Достоевский

– А вы позвольте и мне подписаться на вашем листе. Я передамСтепану Трофимовичу и сама буду просить его.

Варвара Петровна воротилась домой окончательнопривороженная; она стояла горой за Юлию Михайловну и почему-то уже совсемрассердилась на Степана Трофимовича; а тот, бедный, и не знал ничего, сидядома.

– Я влюблена в нее, я не понимаю, как я могла так ошибатьсяв этой женщине, – говорила она Николаю Всеволодовичу и забежавшему к вечеруПетру Степановичу.

– А все-таки вам надо помириться со стариком, – доложил ПетрСтепанович, – он в отчаянии. Вы его совсем сослали на кухню. Вчера он встретилвашу коляску, поклонился, а вы отвернулись. Знаете, мы его выдвинем; у меня нанего кой-какие расчеты, и он еще может быть полезен.

– О, он будет читать.

– Я не про одно это. А я и сам хотел к нему сегоднязабежать. Так сообщить ему?

– Если хотите. Не знаю, впрочем, как вы это устроите, –проговорила она в нерешимости. – Я была намерена сама объясниться с ним ихотела назначить день и место. – Она сильно нахмурилась.

– Ну, уж назначать день не стоит. Я просто передам.

– Пожалуй, передайте. Впрочем, прибавьте, что я непременноназначу ему день. Непременно прибавьте.

Петр Степанович побежал, ухмыляясь. Вообще, сколькоприпомню, он в это время был как-то особенно зол и даже позволял себечрезвычайно нетерпеливые выходки чуть не со всеми. Странно, что ему как-то всепрощали. Вообще установилось мнение, что смотреть на него надо как-то особенно.Замечу, что он с чрезвычайною злобой отнесся к поединку Николая Всеволодовича.Его это застало врасплох; он даже позеленел, когда ему рассказали. Тут, можетбыть, страдало его самолюбие: он узнал на другой лишь день, когда всем былоизвестно.

– А ведь вы не имели права драться, – шепнул он Ставрогинуна пятый уже день, случайно встретясь с ним в клубе. Замечательно, что в этипять дней они нигде не встречались, хотя к Варваре Петровне Петр Степановичзабегал почти ежедневно.

Николай Всеволодович молча поглядел на него с рассеяннымвидом, как бы не понимая, в чем дело, и прошел не останавливаясь. Он проходилчрез большую залу клуба в буфет.

– Вы и к Шатову заходили… вы Марью Тимофеевну хотитеопубликовать, – бежал он за ним и как-то в рассеянности ухватился за его плечо.

Николай Всеволодович вдруг стряс с себя его руку и быстро кнему оборотился, грозно нахмурившись. Петр Степанович поглядел на него,улыбаясь странною, длинною улыбкой. Всё продолжалось одно мгновение. НиколайВсеволодович прошел далее.

II

К старику он забежал тотчас же от Варвары Петровны, и еслитак поспешил, то единственно из злобы, чтоб отмстить за одну прежнюю обиду, окоторой я доселе не имел понятия. Дело в том, что в последнее их свидание,именно на прошлой неделе в четверг, Степан Трофимович, сам, впрочем, начавшийспор, кончил тем, что выгнал Петра Степановича палкой. Факт этот он от менятогда утаил; но теперь, только что вбежал Петр Степанович, с своею всегдашнеюусмешкой, столь наивно высокомерною, и с неприятно любопытным, шныряющим поуглам взглядом, как тотчас же Степан Трофимович сделал мне тайный знак, чтоб яне оставлял комнату. Таким образом и обнаружились предо мною их настоящиеотношения, ибо на этот раз прослушал весь разговор.

Степан Трофимович сидел, протянувшись на кушетке. С тогочетверга он похудел и пожелтел. Петр Степанович с самым фамильярным видомуселся подле него, бесцеремонно поджав под себя ноги, и занял на кушеткегораздо более места, чем сколько требовало уважение к отцу. Степан Трофимовичмолча и с достоинством посторонился.

На столе лежала раскрытая книга. Это был роман «Чтоделать?». Увы, я должен признаться в одном странном малодушии нашего друга:мечта о том, что ему следует выйти из уединения и задать последнюю битву, всёболее и более одерживала верх в его соблазненном воображении. Я догадался, чтоон достал и изучает роман единственно с тою целью, чтобы в случае несомненногостолкновения с «визжавшими» знать заранее их приемы и аргументы по самому их«катехизису» и, таким образом приготовившись, торжественно их всех опровергнутьв ее глазах. О, как мучила его эта книга! Он бросал иногда ее в отчаянии и,вскочив с места, шагал по комнате почти в исступлении.

– Я согласен, что основная идея автора верна, – говорил онмне в лихорадке, – но ведь тем ужаснее! Та же наша идея, именно наша; мы, мыпервые насадили ее, возрастили, приготовили, – да и что бы они могли сказатьсами нового, после нас! Но, боже, как всё это выражено, искажено, исковеркано!– восклицал он, стуча пальцами по книге. – К таким ли выводам мы устремлялись?Кто может узнать тут первоначальную мысль?

– Просвещаешься? – ухмыльнулся Петр Степанович, взяв книгусо стола и прочтя заглавие. – Давно пора. Я тебе и получше принесу, еслихочешь.

Степан Трофимович снова и с достоинством промолчал. Я сиделв углу на диване.

Петр Степанович быстро объяснил причину своего прибытия.Разумеется, Степан Трофимович был поражен не в меру и слушал в испуге,смешанном с чрезвычайным негодованием.

– И эта Юлия Михайловна рассчитывает, что я приду к нейчитать!

– То есть они ведь вовсе в тебе не так нуждаются. Напротив,это чтобы тебя обласкать и тем подлизаться к Варваре Петровне. Но, уж самособою, ты не посмеешь отказаться читать. Да и самому-то, я думаю, хочется, –ухмыльнулся он, – у вас у всех, у старичья, адская амбиция. Но послушай,однако, надо, чтобы не так скучно. У тебя там что, испанская история, что ли?Ты мне дня за три дай просмотреть, а то ведь усыпишь, пожалуй.

Торопливая и слишком обнаженная грубость этих колкостей былаявно преднамеренная. Делался вид, что со Степаном Трофимовичем как будто инельзя говорить другим, более тонким языком и понятиями. Степан Трофимовичтвердо продолжал не замечать оскорблений. Но сообщаемые события производили на неговсё более и более потрясающее впечатление.

– И она сама, сама велела передать это мне через… вас? –спросил он бледнея.

– То есть, видишь ли, она хочет назначить тебе день и местодля взаимного объяснения; остатки вашего сентиментальничанья. Ты с нею двадцатьлет кокетничал и приучил ее к самым смешным приемам. Но не беспокойся, теперьуж совсем не то; она сама поминутно говорит, что теперь только начала«презирать». Я ей прямо растолковал, что вся эта ваша дружба есть одно тольковзаимное излияние помой. Она мне много, брат, рассказала; фу, какую лакейскуюдолжность исполнял ты всё время. Даже я краснел за тебя.

– Я исполнял лакейскую должность? – не выдержал СтепанТрофимович.

– Хуже, ты был приживальщиком, то есть лакеем добровольным.Лень трудиться, а на денежки-то у нас аппетит. Всё это и она теперь понимает;по крайней мере ужас, что про тебя рассказала. Ну, брат, как я хохотал надтвоими письмами к ней; совестно и гадко. Но ведь вы так развращены, такразвращены! В милостыне есть нечто навсегда развращающее – ты явный пример!