Хрущев - Уильям Таубман

Сталин пытался развивать межконтинентальные ракеты, но до их создания оставались еще долгие годы. Кроме того, в вопросах ракетостроительства Хрущев и его коллеги чувствовали себя полными «технологическими неучами». Когда конструктор ракет Сергей Королев доложил на заседании Президиума о своих разработках, бывший пастух из Калиновки и его товарищи «смотрели тогда [на ракету], как баран на новые ворота. В нашем сознании еще не сложилось понимание того, что вот эта сигарообразная огромная труба может куда-то полететь… Мы ходили вокруг нее, как крестьяне на базаре при покупке ситца: щупали, дергали на крепость»29.

США далеко превосходили СССР в военно-воздушных силах. «Америка обложила нас авиационными военными базами, — вспоминал Хрущев. — Они располагались в Турции, я уж не говорю о Франции, Германии, Италии, Греции и Северной Африке». В первые послевоенные годы американские самолеты постоянно летали над советской территорией: одни вели аэросъемку, другие проверяли советские радары и средства защиты, третьи забрасывали шпионов и снаряжение для них. Хотя довольно большое число самолетов было сбито, а пилоты — убиты или захвачены в плен, эти полеты производили на советских руководителей тягостное и унизительное впечатление. «США вели против нас наглую и агрессивную политику, — говорил Хрущев, — не упускали ни одной возможности продемонстрировать свое превосходство. Американцы… засылали самолеты вглубь нашей территории, до Киева долетали»30.

В довершение ко всему, высшее руководство страны раздирала борьба за наследие Сталина. Партийные лидеры тешили страну иллюзией коллективного руководства, однако каждый из них понимал: править может только один и за место на вершине придется драться. Вопросы внутренней и внешней политики были орудиями в этой борьбе: каждый вел двойную и тройную игру. Это делало страну уязвимой для внешних опасностей. «Руководство страны, — рассказывал позже Хрущев, — было, если можно так выразиться, нехорошим. Собрались в кучу разношерстные люди»31.

Теперь представляется очевидным, что страна нуждалась в коренных переменах. Однако даже тридцать два года спустя, в конце 1980-х, когда, казалось бы, система наглядно продемонстрировала свое банкротство, перемены шли долго и мучительно. Могло ли быть легче в 1950-х, когда экономические достижения быстро росли и множество людей искренне верило в коммунистические идеалы, не заходя в своих мечтах дальше «коммунизма с человеческим лицом»? Не стоит забывать и о том, что нынешние руководители СССР были не только наследниками Сталина, но и его учениками.

После четырехдневного траура, во время которого в Колонный зал выстраивались очереди желающих попрощаться с вождем, в холодный серый день 9 марта на Красной площади состоялись похороны32. Молотов и Маленков в тяжелых пальто и меховых шапках — в отличие от Берии, чье знаменитое пенсне поблескивало из-под надвинутой на глаза широкополой черной шляпы, произносили речи с трибуны Мавзолея, получившего теперь название «мавзолея Ленина — Сталина», и дыхание их сизым паром клубилось в морозном воздухе. У одного лишь Молотова, по словам Симонова, любовь вместе с горечью потери прорывалась даже каким-то содроганием в голосе этого твердокаменнейшего человека. В речах Маленкова и Берии «отсутствовала хотя бы тень личной скорби, сожаления или волнения, или чувства утраты»; ясно чувствовалось, что «душевное состояние обоих ораторов было состоянием людей, пришедших к власти и довольных этим фактом»33. Хрущев, как ведущий мероприятия, стоял слева; он был необычно мрачен и подавлен.

Заменив Сталина на посту председателя Совета министров, Маленков теперь вел заседания Президиума, как было принято с ленинских времен. К Президиуму присоединились двое его протеже, Михаил Первухин и Максим Сабуров; еще один его ставленник, Николай Шаталин, занял место в Секретариате ЦК. Очевидно, по просьбе коллег, опасавшихся чрезмерной концентрации власти в одних руках, 14 марта Маленков снял с себя полномочия секретаря ЦК. Зато Берия держал в своих руках не только МГБ, но и ядерную и ракетную промышленность; кроме того, он конфисковал из личных документов Сталина материалы, с помощью которых мог шантажировать или уничтожить своих товарищей34.

Молотов, несмотря на свое никем не оспариваемое старшинство, удовлетворился должностью министра иностранных дел. Хрущев 14 марта был назначен секретарем ЦК, но его обязанности касались только идеологии и пропаганды — политическими и экономическими вопросами занимались Маленков и Берия. Как секретарь ЦК, Хрущев должен был на заседании Верховного Совета 15 марта представить нового предсовмина — Маленкова; однако эту роль узурпировал Берия. Прежде протоколы заседаний Политбюро подписывал генеральный (первый) секретарь; теперь они коллективно одобрялись Президиумом ЦК35.

По этим и другим признакам Константин Симонов заключил, что Берия рассматривает Хрущева как «второстепенный персонаж». Так же, если верить Петру Демичеву, помощнику Хрущева в 1950–1953 годах, думал и Молотов. Сын Анастаса Микояна Серго, профессиональный историк, предположил, что Маленков и Берия стремились вернуться к досталинской схеме управления, в которой секретари ЦК КПСС выполняли скорее технические, чем политические функции, и полагали, что Хрущев благодаря своим талантам (точнее, их отсутствию) легко смирится с таким уменьшением своей значимости36.

В общих чертах решив проблему распределения власти, новое правительство обратилось к вопросам внутренней и внешней политики. Все лидеры формально одобряли перемены (и некоторые, возможно, искренне в них верили), однако главным двигателем перемен стал Берия. Он вовсе не был тайным либералом; Берия играл роль реформатора лишь потому, что знал за собой слишком много прегрешений. Стремясь улучшить свою репутацию и очернить остальных, он решил взвалить всю вину за репрессии на Сталина, приказы которого они все исполняли. Как глава службы безопасности, Берия прекрасно понимал реальное положение СССР. Ситуацию нужно было исправлять любыми средствами, а идеологию циник Берия не ставил ни в грош. Если бы он победил, то, скорее всего, уничтожил бы своих коллег — хотя бы для того, чтобы избавиться от угрозы с их стороны. Однако его реформы во многом предвосхитили действия Хрущева и даже Горбачева37.

В день похорон Сталина, совпавший с днем рождения Молотова, Берия освободил Полину Жемчужину и лично «вручил» ее мужу, не сомневаясь, что теперь министр иностранных дел будет поддерживать его во всех начинаниях38. 10–13 марта он отдал своим подчиненным приказ пересмотреть фальсифицированные дела, в том числе и «дело врачей», и о результатах доложить ему лично. 17 марта Берия предложил передать значительную часть индустриальной и экономической империи МВД гражданским службам, а три дня спустя сделал предложение приостановить работы на стройках, где используется труд заключенных. 26 марта он сообщил Президиуму, что в настоящее время в тюрьмах и лагерях находятся 2 миллиона 526 тысяч 401 политических и неполитических заключенных (в том числе 438 тысяч 788 женщин, из которых 35 тысяч 505 имеют детей и 62 тысячи 886 беременны), с грустью заметил, что тюремное заключение «ставит самих приговоренных, их родственников и других близких к ним лиц в крайне тяжелую ситуацию, часто разрушающую семьи и негативно влияющую на всю их дальнейшую жизнь», и предложил массовую амнистию, в результате которой вышли на свободу 1 миллион 181 тысяча 264 неполитических заключенных, осужденных на срок до пяти лет. 28 марта Берия предложил передать исправительные учреждения из МВД в ведомство Министерства юстиции. 2 апреля он сообщил Маленкову, что знаменитый еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс был убит в 1948 году по приказу Сталина, а два дня спустя публично заявил, что «дело врачей» — фальшивка. В тот же день он отдал приказ прекратить «жестокие избиения арестованных, сковывание рук за спиной, иногда продолжающееся в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, содержание заключенных раздетыми в изоляторах и т. п.»39.