Хрущев - Уильям Таубман

Два с половиной года спустя Берия был арестован и казнен, Маленков смещен со своего поста, Молотов — подвергнут уничтожающей критике. Правда, Маленков и Молотов сохранили за собой места в Президиуме; однако к этому времени, если не раньше, полновластным хозяином страны стал Хрущев. В августе 1954 года он возглавил советскую делегацию, направлявшуюся в Пекин. Летом 1955-го на четырехсторонней конференции в Женеве советскую делегацию возглавлял Булганин, однако западные лидеры поняли, что переговоры следует вести с Хрущевым.

Никто (кроме, возможно, самого Хрущева) не мог предвидеть такой победы. Даже в сравнении с прочими неожиданными поворотами его карьеры этот триумф выглядел чудом. Однако в том, каким способом Хрущев добился своего, ничего чудесного не было. Подобно Сталину в двадцатые годы, он подменял цели коммунистической партии своими личными целями, использовал против своих соперников партийный аппарат, использовал в своих целях проблемы внутренней и внешней политики, сближался с соперниками, а затем их предавал. Так он поступил и с Берией, и с Маленковым, и с Молотовым.

Настоящая загадка — не в том, как Хрущеву это удалось, а в том, как это допустили его соперники. Ответ прост: они все еще его недооценивали. До 1953 года Хрущев не был новичком в искусстве аппаратных интриг — однако до времени скрывал свое мастерство. В 1953–1955 годах впервые открыто проявилась новая, макиавеллиевская сторона его натуры — она хорошо заметна и в мемуарах, где Хрущев с гордостью описывает шаг за шагом свою победу над Берией. Откровенно рассказав об этом, он едва ли мог бы отрицать, что практиковал подобное искусство и до того, и после. Берию Хрущев изображает настоящим исчадием ада и поэтому не видит ничего дурного в том, как с ним поступил. Другое дело — предательство Маленкова и Молотова, особенно если учесть, что сам Хрущев с негодованием обвинял в предательстве их самих. Историю этой дружбы-вражды еще предстоит воссоздать на основании неполных и не вполне искренних свидетельских показаний. То же касается и заговора против Берии. Несмотря на свою гордость этим эпизодом, Хрущев никогда не рассказывал историю заговора целиком, старательно обходя вопрос о своем партнерстве с Берией в первые месяцы после смерти Сталина — так же, как скрывал и союз с Берией и Маленковым в последние годы жизни диктатора.

Первые публичные заявления наследников Сталина звучали бодро и уверенно. В надгробной речи Берия восхвалял «единство» руководства страны и предупреждал врагов, рассчитывающих на «беспорядок и смятение» в рядах компартии, что «никто не застанет нас врасплох». В официальном сообщении о смерти Сталина уверенно сообщалось, что при новом руководстве советский народ «еще теснее сплотится» вокруг Центрального Комитета и советского правительства21.

В действительности приспешники Сталина знали, что столкнутся с немалыми проблемами, — однако едва ли понимали, насколько эти проблемы серьезны. На 1 января 1953 года в лагерях находилось почти два с половиной миллиона заключенных; полмиллиона из них числились «политическими»22. Что с ними делать? Выпустить на свободу живых и реабилитировать мертвых? Казалось бы, как же иначе! Однако цена такого шага могла оказаться слишком высока. Если в лагерях сидят невинные — значит, виновны те, кто их туда отправил. Скоро наследники Сталина начали освобождать «неполитических» заключенных, а в 1953–1954 годах были расстреляны Берия, Абакумов и бывшие начальники отделов по расследованию особо важных преступлений. Однако эти шаги, сопровождавшиеся уничтожением уличающих документов, были вызваны скорее стремлением наследников Сталина укрепить свое положение, чем желанием восстановить справедливость23. Начавшиеся в лагерях восстания подавлялись военной силой: в мае 1953 года в Норильске, где было убито около тысячи человек и еще две тысячи ранены, летом того же года в Воркуте, в мае-июне 1954-го в Кенгире (Казахстан), где заключенные захватили лагерь и удерживали его сорок дней, пока их не истребили танками и авиацией24.

Все население, не исключая и партийную элиту, было в панике. Успокоение элиты стало первоочередной задачей — особенно для Хрущева, который в своей борьбе за власть опирался на партийный аппарат. Особую проблему представляла собой интеллигенция, способная задавать неудобные вопросы и делать еще более неудобные выводы. Постепенно начиналось то, что Илья Эренбург назвал «оттепелью»; однако позже Хрущев признавал: «Решаясь на приход оттепели… мы одновременно побаивались ее: как бы из-за нее не наступило половодье, которое захлестнет нас и с которым трудно будет справиться»25.

Суперцентрализованная сталинская экономика совершила чудеса при индустриализации и послевоенной реконструкции (ужасные человеческие потери, не говоря уже о вреде для окружающей среды, в то время никого не заботили), однако оказалась неэффективна во многих других обстоятельствах. Постоянно не хватало потребительских товаров и жилья. В 1952 году Маленков объявил, что проблема с хлебом в стране наконец-то решена — однако это было далеко от истины. Урожаи собирали низкие, меньше, чем до Первой мировой войны, количество скота не достигало уровня 1928-го, а в некоторых регионах и 1916 года. Большая часть мяса, молока и овощей производилась на личных приусадебных участках, однако власти постоянно сокращали их площадь и облагали непомерными налогами26.

Взаимоотношения Советского Союза с внешним миром к 1953 году также зашли в тупик. Во время войны Сталину удалось наладить союзнические отношения с Западом, но к 1953 году Запад мобилизовал против него все свои силы, и даже многие друзья или нейтралы перешли во враждебный лагерь. Власть Москвы над Восточной Европой (не считая Югославии) казалась нерушимой; однако экономика восточноевропейских стран была на грани коллапса, а антисоветские настроения росли. Китайский вождь Мао Цзэдун публично пресмыкался перед Сталиным и тайно копил недовольство, которое вскоре выплеснулось наружу. В общем, по определению Олега Трояновского, который вскоре стал главным консультантом Хрущева по иностранным делам, наследие Сталина «было ужасно. Международная обстановка так накалена, что любой поворот винта мог привести к взрыву»27.

Сталин полагался на военную мощь страны. В глазах Запада Вооруженные силы СССР казались достаточными для завоевания всей Западной Европы. Советский Союз подтвердил опасения западных стран, проведя в 1949 году первые испытания атомной, а в 1953-м — термоядерной бомбы. Однако реально СССР был слабее, чем казался. Единственный советский стратегический бомбардировщик Ту-4, копия американского Б-29, даже в самоубийственной миссии не смог бы достигнуть Соединенных Штатов. В середине 1953 года Совет по обороне США предупреждал, что русские способны сбросить на Штаты сотню атомных бомб, что приведет к 13 миллионам человеческих жертв и потере одной трети американского индустриального потенциала. Однако, по словам Хрущева, Ту-4 «устарел раньше, чем поступил в производство», а несколько других моделей бомбардировщиков, проходившие испытания в 1956–1957 годах, разбились во время испытательных полетов. Когда один авиаконструктор объявил, что его самолет сможет, сбросив бомбы на США, приземлиться в Мексике, Хрущев ответил: «Мексика — не наша теща, мы не можем там приземляться, когда нам вздумается»28.