Изгнанник - Лариса Петровичева

– Шани… Мы так не договаривались, – выдохнула Софья и дернула рукой. Браслеты для крепления на дыбе неприятно звякнули.

– Не дергайся, – отстраненно посоветовал Шани: судя по голосу и выражению лица, судьба Софьи его не волновала. – Руку сломаешь раньше времени.

Некоторое время он копался в содержимом саквояжа, а затем вынул особый тонкий нож для срезания кожи. Серебристая рыбка лезвия хищно блеснула в полумраке допросной, и Софья закричала:

– Нет! Нет, Прошу!

Шани провел пальцем по ее влажной щеке и негромко произнес:

– Кричи. Кричи как можно громче. Мне это нравится.

* * *

Когда Луш устал, наконец, колотить неверную жену и устроился на отдых в своем кабинете, осенний день уже постепенно сползал в сумерки, и слуги по всему дворцу неторопливо растапливали камины и разжигали лампы. Луш любил этот тихий домашний уют, когда полумрак скрадывает все мерзости дня, но не выпускает ужасов ночи – можно спокойно сидеть за столом, попивать кевею, заедая печатными медовыми пряниками, и ни о чем не думать. Ни о том, что жена, родная жена, оказалась ничем не лучше подзаборной потаскухи с улицы Бакалейщиков, ни о том, что гнусный Торн неизвестными путями влез на верхушку инквизиции, и теперь его оттуда ничем не выковырнешь.

Это был худший вечер в его жизни. Сперва он увидел на шее дуры Гвель тот самый бесценный сулифатский изумруд, в котором на карнавале красовалась прелестная Софья, и ощущение было таким, словно по затылку со всей дури треснули бревном. Луш начал расспросы, ну и выяснил, на свою голову, да тут и расспрашивать особо не пришлось, у распутницы все на лице было написано. Идиотка баба! Дрянь! Начала блудить, так хоть не показывай никому, что начала! Пусть проклятый лицемерный ублюдок вытворяет с ней там такое, что она потом враскорячку домой идет, – ну так ему, законному мужу, это зачем показывать? И отец-покойник был тот еще ходок, и мать в свое время любила налево погулять, но ведь все потихоньку, не внаглую, в секрете друг от друга и людей. Ну не надевала матушка перед своим супругом любовниковы цацки! Имела совесть…

Луш не сдержался и в гневе стукнул кулаком по столу. Чайник кевеи, чашка, вазочка с пряниками – вся посуда подпрыгнула и жалобно зазвенела, протестуя против варварского обращения.

А что, если она это не от глупости, а нарочно? Напоказ, чтоб непременно узнал? Смотри, дескать, бык краснорожий, что ты урод корявый, ничего не можешь и с бабой обходиться не умеешь. Поучись у знающих людей. И рога полируй, чтоб на солнце сияли как следует. Чтоб все видели и знали: государь – дурак набитый. За женой уследить не может, а взялся страной управлять.

Лушу было обидно, невероятно обидно. В конце концов, кто была эта Гвель до замужества? Да никто, пустое место, старшая дочь из не самой богатой и знатной семьи. Папаша ее был каким-то старинным приятелем Миклуша, так детей и сосватали. А Луш ее вознес выше некуда, сделал из длинноносой замарашки королеву, выполнял все ее прихоти, и чем она ему отплатила за доброту? Просто взяла и прыгнула на первого попавшегося мерзавца, который пальцем поманил, и нет бы от любви великой, а то ведь просто так, от глупости, от нечего делать! Лушу казалось, что все во дворце знают о его несчастье и семейном позоре, перешептываются за спиной и тычут пальцем. Он мучительно краснел на людях от злости и досады и, чувствуя, что его смущение и обиду видят посторонние, краснел еще сильнее. Ничего, теперь он тоже имеет право. Жена ему все грехи заранее отпустила. Поэтому ее, идиотку, в монастырь на вечное покаяние, а славную девицу Софью – во дворец. Хоть посмотрит, милая, на хорошую жизнь и перестанет бояться всяких уродов.

В дверь постучали, и в кабинет заглянул Вит, гонец по личным поручениям государя. Несколько часов назад Луш отправил его за Софьей и уже начал беспокоиться: слишком долгим выходило отсутствие.

– Ваше величество, – сказал Вит, – я пришел по адресу, но девицы Стер там не было.

– Как не было? – Луш едва не подпрыгнул от удивления. Неужели прыткая стерва Яравна уже кому-то продала Аушеву ненаглядную? – Почему не было? Где она?

Вит сокрушенно покачал головой.

– Утром арестовали по обвинению в колдовстве. Говорят, государь, что она ведьма и на шеф-инквизитора порчу навела покойницкой свечой. Ну и увезли. Туда, куда солнце не смотрит.

Луш вскочил с кресла и бросился к дверям. В голове стучало: успеть, успеть, только бы успеть! Он снимет несчастную девушку с дыбы, а проклятому Торну кишки на кулак намотает – лишь бы успеть.

Почему-то ему было очень страшно.

* * *

Когда Луш ворвался в допросную, то Шани как раз приступал к омовению мертвеца.

Луш остановился, словно налетел на преграду. Кровь ударила ему в голову – и отхлынула, и снова ударила. Покойница, молодая худенькая девушка, лежала на столе, безвольно раскинув белые тонкие руки. Растрепанные каштановые косы свисали почти до пола. Луш сделал шаг вперед и увидел Софью.

Она лежала горой изуродованной плоти. По всей вероятности, во время пыток использовали трехзубую распялку, которая располосовала тело Софьи до мяса. Руки, грудь, живот, бока были покрыты кровавыми полосами – Лушу показалось, что он видит обнаженные белые ребра. Он сделал еще один шаг, потом еще. Мутные карие глаза смотрели на Луша и, казалось, не принадлежали той Софье, которую он знал, которой дорожил до дрожи в коленях.

Да ведь это же не Софья, с каким-то судорожным страхом подумал Луш. Она не может лежать здесь вот так. Ее не могли драть железными когтями по живому телу, ее не могли лупить молотом для мяса, не могли, не могли, не могли! Это не она!

Луш не сразу понял, что плачет. Тяжелый ком всплыл в горле и начал душить: государь слепо схватился за воротник и рванул, пытаясь дать доступ воздуху.

– Там на столе. Капли от нервов, – услышал он голос Торна. Очень спокойный, равнодушный до цинизма голос человека, который старательно выполняет свои обязанности и не задумывается, что при этом хорошо, а что плохо. – Попей, полегчает.

Луш отшатнулся в сторону, всхлипнул, задыхаясь, наткнулся на табурет дознавателя возле дыбы и, рухнув на него, закрыл лицо ладонями. Все в нем словно дрожало и рвалось, казалось, что внешний и внутренний мир утратили основы и полетели в никуда, навсегда лишившись орбит. Софья, Софья, Софья. Нежная, добрая девочка, ставшая грудой парного мяса. Как же так, за что?

В руку Луша всунули что-то холодное, а саму руку подняли ко рту. Нос царапнул резкий запах успокоительной смеси. Луш сделал глоток, затем второй и отстранение подумал, что лучше бы шеф-инквизитор его отравил. Жизнь утратила смысл, жить было незачем. Жена выставила его дураком и рогоносцем, а Софью убили. Искромсали и убили.

– Пей, пей. Полегчает.

Луш допил смесь и слепо поставил бокал на заваленный бумагами стол. Мимо, конечно, – хрусталь печально звякнул о мраморные плиты пола. Торн, который уже успел отойти к столу с мертвой Софьей, брезгливо скривился.