Короли абордажа - Владимир Шигин

Спустя примерно полгода для осуществления задуманной операции по захвату Алжира были собраны 170 кораблей и 20 тысяч солдат. Выйдя из Мессины, с двумя остановками в Палермо и Трапани, флотилия оказалась вблизи тунисских берегов.

7 октября 1573 года, спустя два года и один день после битвы при Лепанто, Дон Жуан приказал войскам сойти на африканский берег. Остальное почти не напоминало военную экспедицию, скорее, это был торжественный марш испанских войск. Тунис, покинутый своими жителями, пал без боя, испанцы назначили его губернатором лояльного Муллу Мухаммеда и легко овладели Бизертой.

На всю операцию потребовалось менее недели, и уже в конце октября Дон Жуан вернулся на Сицилию. При этом, вместо того чтобы разрушить вражеские укрепления, как приказал Филипп II, Дон Жуан укрепил их, оставив в крепости Голета отряд под командованием своего верного соратника Педро Портокарреро.

В Тунисской экспедиции участвовал и солдат-ветеран Сервантес. Судьба хранила его и в битве при Лепанто, и при Наварине. Фортуна оказалась благосклонна к нему и в Тунисской экспедиции.

Господству берберийских пиратов был нанесен существенный урон, а молодой флотоводец еще больше упрочил свою славу. Однорукий ветеран Лепанто снова удивлял всех своей отвагой и заслужил одобрение самого принца.

— Вы самый отважный воин моей армии! Я надеюсь, что мы еще с вами повоюем во славу Испании! — так оценил мужество Сервантеса Дон Жуан.

— Возможно, что я самый отважный, но только после вас, ваше высочество! — скромно ответил тот. — Что же касается моего меча, то он всегда к вашим услугам!

Будущий писатель вполне мог остаться в крепости Голета, гарнизон которой будет позднее полностью уничтожен. Однако вместе с полком дона Лопе де Фигероа он погрузился на корабль и провел зиму на Сардинии и в Неаполе.

В мае 1574 года Мигель вместе с эскадрой отправляется в Геную. Что касается Дон Жуана, то он отбывает в Неаполь, где ждет своего провозглашения королем Туниса. Однако план его сделаться тунисским королем, хотя и был горячо поддержан папой, был решительно отвергнут Филиппом II, который вместо Туниса отправил Жуана в Ломбардию.

Тем временем турки усиленно готовились к реваншу. 11 июля 1574 года флот султана под командованием Улуг-Али и Синан-паши, состоявший из 240 кораблей с 40 тысячами солдат на борту, неожиданно появился у берегов Туниса.

Напрасно Жуан Австрийский, предчувствовавший надвигающуюся опасность, искал поддержки. Тяжелейший финансовый кризис поразил Испанию, и Филипп II был просто не в силах выделить средства еще на одну экспедицию, а может, и не очень пытался поддержать не слишком интересующее его предприятие.

Тем не менее примчавшемуся в августе в Неаполь Дону Жуану удалось на своих галерах выйти в море. На переходе эскадре Дон Жуана пришлось вынести два сильнейших шторма. Затем они были блокированы в порту Трапани превосходящими силами турок. Пока Жуан готовился к сражению по прорыву к берегам Туниса, его настигла весть о поражении. 25 августа перед значительно превосходящими силами турков сдались защитники крепости Голет, а в сентябре сдался и сам Тунис. После этого эскадре Дон Жуана ничего не оставалось, как вернуться в середине октября 1574 года в Палермо.

По поводу победы визирь султана, беседуя с венецианским послом, не без ехидства заметил:

— Вы нам отрезали бороду при Лепанто, а мы вам руку в Тунисе. Борода скоро вырастет, а рука — никогда!

В этой неудачной экспедиции принимал участие и Сервантес. По возвращении он, очевидно, узнал, что в конце июля в Риме, едва достигнув двадцати шести лет от роду, отдал Богу душу его бывший покровитель кардинал Хулио Аквавива.

Об участии Мигеля де Сервантеса в тунисских событиях мы знаем из его «Записки» 1590 года, в которой он коротко рассказывает о своем участии в военных операциях при Наварине, в Тунисе и Голете.

В «Дон Кихоте» содержатся более подробные описания событий: «Мы возвратились в Константинополь, а в следующем, семьдесят третьем году нам стало известно, что сеньор Дон Жуан взял Тунис и, очистив его от турок, передал во владение мулею Ахмету, тем самым отняв надежду вновь воцариться в Тунисе у мулея Хамида, самого жестокого и самого храброго мавра на свете. Султан, горько оплакивавший эту потерю, с присущим всему его роду коварством заключил мир с венецианцами, которые желали этого еще больше, чем он, а в следующем, семьдесят четвертом году осадил Голету и форт неподалеку от Туниса — форт, который сеньор дон Хуан не успел достроить…

Наконец, пала Голета, пал форт, в осаде коих участвовало семьдесят пять тысяч наемных турецких войск да более четырехсот тысяч мавров и арабов, согнанных со всей Африки. Причем все это несметное войско было наделено изрядным количеством боевых припасов и военного снаряжения и располагало изрядным числом подкопщиков, так что довольно было каждому солдату бросить одну только горсть земли, чтобы и Голета, и форт были засыпаны. Первою пала Голета, слывшая дотоле неприступною. Пала не по вине защитников своих, которые сделали для ее защиты все, что могли и должны были сделать, а потому, что рыть окопы, как показал опыт, в песках пустыни легко: обыкновенно две пяди вглубь — и уже вода, турки же рыли на два локтя, а воды не встретили. И вот из множества мешков с песком они соорудили столь высокий вал, что могли господствовать над стенами крепости, осажденные же были лишены возможности защищаться и препятствовать обстрелу с высоты.

Ходячее мнение было таково, что наши, вместо того чтобы отсиживаться в Голете, должны были в открытом месте ожидать высадки неприятеля, но так рассуждать можно только со стороны, тем, кому в подобных делах не приходилось участвовать. В самом деле, в Голете и форте насчитывалось около семи тысяч солдат, — так вот, могло ли столь малочисленное войско, какою бы храбростью оно ни отличалось, в открытом месте сдержать натиск во много раз превосходящих сил неприятеля? И какая крепость удержится, ниоткуда не получая помощи, когда ее осаждает многочисленный и ожесточенный враг, да еще сражающийся на своей земле? Напротив, многие, в том числе и я, полагали, что уничтожение этого бича, этой губки, этой моли, без толку пожирающей огромные средства, этого источника и средоточия зол, пригодного единственно для того, чтобы хранить память о том, как его завоевал блаженнейшей памяти непобедимейший Карл V (точно память о нем, которая и без того есть и будет вечною, нуждается для своего упрочения в этих камнях!), уничтожение его, говорю я, — это знак особой милости неба к Испании, особого его благоволения. Пал также и форт, однако туркам пришлось отвоевывать его пядь за пядью, ибо его защитники бились до того яростно и храбро, что неприятель, предприняв двадцать два приступа, потерял более двадцати пяти тысяч убитыми. Из трехсот человек, оставшихся в живых, ни один не был взят в плен целым и невредимым — явное и непреложное доказательство доблести их и мужества, доказательство того, как стойко они оборонялись, того, что никто из них не покинул своего поста. Сдался и еще один маленький форт, или, вернее, воздвигнутая на берегу залива башня, которую защищал дон Хуан Саногера, валенсийский кавальеро и славный воин. Был взят в плен комендант Голеты дон Педро Пуэртокарреро. Он сделал все от него зависящее для зашиты крепости, и был так удручен ее падением, что умер с горя по дороге в Константинополь, куда его угоняли в плен. Попал в плен также комендант форта Габриеле Червелон, миланский дворянин, искусный строитель и отважнейший воин. В этих двух крепостях погибло немало прекрасных людей, как, например, Пагано Дориа, кавалер ордена Иоанна Крестителя, высокой души человек, выказавший необычайное добросердечие по отношению к брату своему, славному Джованни Андреа Дориа. Смерть его тем более обидна, что пал он от руки арабов, коим он доверился, как скоро убедился, что форта не отстоять, и кои взялись доставить его, переодетого в мавританское платье, в Табарку — небольшую гавань, или, вернее, поселок, принадлежавший генуэзцам, заплывающим в эти воды на предмет добычи кораллов. И вот эти самые арабы отрубили ему голову и отнесли ее командующему турецким флотом, но тот поступил с ними согласно нашей кастильской поговорке: „Измена пригодится, а с изменником — не водиться“, — говорят, будто командующий велел повесить тех, кто принес ему этот подарок, за то, что они не доставили Дориа живым…