Проклятье Полоза - Мира Ризман

лиф. Рена беспомощно попыталась закрыться, скрестив руки на груди. Мелкая дрожь переросла в явную судорогу, что удивляло. «Может, с зельем что-то не так?» — подумал Дарк, ища объяснения странностям у невесты. Но, высвобождая Рену от юбок, он вдруг ощутил стойкое дежа вю. Её поведение было не таким уж странным, если предположить… «Да быть не может!» — Дарк решительно отмёл возникшую было мысль, но та настойчиво возвращалась. Рену продолжало трясти, и она неловко пыталась прикрыться. Почти как Эрмира в их первую брачную ночь! Разве что вторая жена так отчаянно не дрожала.

— Эй! — Дарк схватил Рену за подбородок и притянул к себе. Он впился взглядом в её горящие глаза, словно надеялся прочитать в них ответ. — Ты что с ним не спала?

Рена испуганно мотнула головой.

— Не лги мне, я ведь всё равно узнаю! — свирепо процедил Дарк, но ответ ему был уже не нужен. В горящих глазах не было и тени лукавства. Какой же он глупец!

«Моя! Только моя!» — внутри всё ликовало. Дарк не мог оторвать взгляда, видя, как меркнет и скукоживается, словно уползающая змея, золотистый блеск из её глаз. Он победил, забрал её у всех: у эльфа, у Полоза, даже у демонов!

— Никогда. Никому. Не отдам! — прошептал он, запечатывая своё обещание страстным поцелуем.

Эпилог

«И всё-таки глупое предсказание сбылось», — неохотно признавал Виргуэль, глядя на своё новое грузное тело в отражении кристально-чистого озера. Король драконов действительно получил бессмертие. Виргуэль больше не был отдельной самостоятельной личностью, он был частью того, что являлось О'даром. Вот только под этим именем и телом скрывался не только его отец, а несколько сотен драконов.

Когда-то только старейшины, мудрейшие из драконов, умирая, отдавали свои сердца, а вместе с ними и память, дабы потомки могли сохранить и приумножить накопленные знания. Это было величайшей честью и большой ответственностью, всё-таки не каждый дракон становился старейшиной. Виргуэль читал об этом ритуале в старых полуистлевших свитках, что достались ему от прежнего шамана, и сетовал на то, что коварные ящеры так небрежно относились к письменности. Теперь-то он отлично понимал, почему все драконьи книги, какие удавалось раздобыть, касались лишь сказок, да пророчеств. Прихотливую, затейливую речь всегда было легко трактовать в угоду случаю, а драконы предпочитали изъясняться предельно прямо. Чужая память не допускала недомолвок и разночтений. Виргуэль просто знал. Знал абсолютно всё о своих предшественниках, а они всё знали о нём. Было в этом что-то неправильное, искажённое. Память угодливо подсказывала ему, что раньше драконы получали только знания, а не оказывались пленниками чужого тела. А иногда и не только тела. Порой Виргуэль с трудом осознавал себя. Кто он? В кого превратился? Что это за многоголосая химера?

— Виргуэль! Виргуэль! — повторял он, как заклинание, и оно придавало ему сил. Нередко собственное имя было единственным, что помогало не сойти с ума, не потеряться в бесконечных личностях. Бывало даже он забывал, что это именно его имя, и просто цеплялся за него, как заплутавший корабль во время шторма придерживался света далёкого маяка. Ему только предстояло их всех подчинить себе, но пока его с лёгкостью уносило по волнам чужой памяти. Уж слишком многое он хотел узнать, спросить, понять, осознать, почувствовать и ощутить. Искушение было невероятно велико, чтобы ему не поддаться. На сердце ещё не зажила рана, что разбередил танец нагской Жрицы. Виргуэль, как и любой ребёнок, которого жизнь лишила возможности расти бок о бок со своими родителями, всё ещё жаждал узнать о них как можно больше, хотя и опасался этой правды. Он боялся разочарования, но понимал, что без этого никак не обойдётся. Его отцу, в отличие от матери, ничего не удастся утаить, ведь, как ни крути, от самого себя не уйти. И всё же Виргуэль с большой осторожностью отнёсся к близкому знакомству.

Его отец всегда считал себя исключительной личностью. Подавляя себе глупое желание высокомерно закинуть к небесам голову, Виргуэль признавал, что Дархинэль был ещё тем гордецом и честолюбивцем. Уже с детства тот частенько нарушал правила и вообще вёл себя довольно заносчиво, но из-за его невероятных способностей ему всегда и всё прощалось. Маленькому гению, что мог с лёгкостью решать до сотни задач одновременно, при этом совсем не напрягаясь, прочили большое будущее, потому не было ничего удивительного в том, что Дархинэль вырос настоящим смутьяном. Виргуэль с иронией взирал на юность отца, и на то, как драконы легкомысленно взрастили своими же лапами себе врага. Если шалости малыша вызывали у окружающих лишь снисходительную улыбку, то бунты дракона-подростка заслуживали лишь порицания и наказаний. Вот только привыкший к похвалам и ощущению собственной важности Дархинэль и не думал послушно подчиняться и подстраиваться под закостеневший мир взрослых. Он продолжал делать всё так, как считал нужным, и вскоре, как это всегда бывает среди молодых, такое поведение привлекло к нему внимание сверстников. Ум и нахальство помогли завоевать авторитет и обзавестись собственной шайкой, которая росла день ото дня, а в один прекрасный момент перестала быть просто сборищем бунтующих подростков, и превратилась в своеобразный клан с ярким и весьма амбициозным лидером.

Виргуэль подмечал, что отец был слишком прямолинеен и спесив, ему явно не хватало драконьих хитрости и коварства, хотя вокруг него вечно крутились какие-то подозрительные личности. А ещё порхала стайка восхищённых и влюблённых юных дракониц, но Дархинэль не был бы собой, если бы выбрал в пару кого-то обычного.

Он впервые увидел Дэймиду на вершине горы, что разделяла деревню волшебников от земель драконов. Его привлекли её длинные красные волосы. Горный ветер весело трепал их, отчего волшебница издали напоминала воткнутый в землю факел. Это показалось Дархинэлю довольно забавным, но он уже подумывал повернуть назад, всё-таки его привела сюда охота, а не интерес к людям, когда краем глаза заметил начавшиеся преображение. Спустя миг, на горе стояла его копия. Это настолько потрясло Дархинэля, что он позабыл о голодном желудке и направился к новой знакомой. Конечно, в ту пору о способностях волшебников менять облик было широко известно, правда, далеко не каждому это удавалось, и уж тем более не многим доводилось так филигранно повторять чужие черты, как Дэймиде. И Дархинэль дар волшебницы оценил весьма и весьма высоко. Тогда он рассудил, что ему бы не повредил личный двойник, потому и снизошёл до человека.

Мысли о матери всё ещё вызывали неосознанную тоску. Порой Виргуэлю даже хотелось вырвать часть своих воспоминаний и расправиться с ними, так чтобы и мельчайшей