Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

считала, что Брюн — один из вдохновителей убийства принцессы де Ламбель, случившегося во времена Террора двадцать три года тому назад. Де Ламбель стала жертвой ужасной сентябрьской резни; ее голову носили на пике перед окнами покоев королевы. Брюна оклеветали; он действительно состоял в военном эскорте, который был придан террористам, но он сделал все возможное, чтобы спасти жертвы сентябрьских событий. Он никогда не был террористом в подлинном смысле этого слова, но кровожадная толпа вовсе не искала этому подтверждений. Брюн был чуть не разорван на куски, и его изувеченное тело было брошено в Рону. Как утверждают, перед смертью он прошептал: «Господи! Пережить сотню битв и так помирать…»

Не повезло Нею: он попал в расставленные жандармами сети. Узнав, что убежище Нея готовятся оцепить жандармы, один из местных жителей, с восхищением относившийся к маршалу, оседлал лошадь и поскакал предупредить Нея, однако во время ночной скачки по пересеченной местности очень неудачно свалился с лошади и до утра пролежал на земле без сознания.

Пришедших арестовывать его Ней встретил спокойно. Жандармы имели инструкции доставить его в Париж в кандалах, но Ней дал слово не пытаться бежать, и этот вопрос отпал сам собой. Один из жандармов, дружественно настроенный по отношению к маршалу, намекнул, что закроет глаза, если тот все-таки предпримет такую попытку, но Ней отверг его предложение. «Если бы я был свободен, то за это я бы вас расстрелял! — спокойно заявил он. — Я же дал слово!» Недалеко от Парижа кавалерийский офицер Эксельманс сделал Нею такое же предложение, но маршал отверг и его. По прибытии в Париж он был заключен в тюрьму Conciergerie[38], пользовавшуюся во времена Террора славой наихудшей из всех парижских тюрем. Здесь сидели Шарлотта Кордэ, девушка, заколовшая Марата, и Мария Антуанетта, томившаяся в крайне душной камере, а также множество других известных лиц. Но такого знаменитого узника, как Ней, стены тюрьмы не видели уже много лет. Бурбоны приказали предать маршала военному суду. Сам же Людовик, узнав, что Ней не согласился на бегство, не будучи мстительным человеком, ломал руки.

«Как же он допустил, чтобы его поймали? Ведь мы давали ему столько шансов уйти!» — жаловался он.

Французские мемуаристы, наблюдавшие за поведением Нея в течение нескольких последних недель, приходили к выводу, что маршал позволит вынести ему обвинительный приговор, не прибегая к своему праву защиты. Они ошибались. Одно лишь предположение, что он замарает свою честь, выводило его из себя, и Ней тотчас же оспорил намерение своих противников судить его военным судом и потребовал суда пэров. Даву, изо всех сил стремившийся спасти маршалу жизнь и бушевавший от ярости из-за столь бесстыдного нарушения условий перемирия, делал все, что только было в его силах, чтобы Ней переменил свое решение, а Сен-Сир сформировал специальный суд, в который в качестве судей должно было входить не менее четырех сподвижников Нея. Это были маршалы Монси (председатель), Ожеро, Массена и Мортье.

Любопытно, что в состав суда был включен Мортье. Ней скакал к Ватерлоо на лошадях, купленных у Мортье, и если бы этого сына фермера не скрутил ишиас, то он бы сражался бок о бок с подсудимым. Однако с самого начала ветераны обнаружили видимую неохоту судить человека, подвиги которого в России давно стали легендой. Мортье заявил, что он предпочтет быть уволенным в отставку, Массена — что у него с Неем существует личный конфликт, а Ожеро попросту слег в постель. Монси вел себя более благородно: он направил королю письмо с категорическим отказом принять участие в суде над человеком, которого он столь почитает. Его письмо — один из самых трогательных документов истории того периода. «Где были обвинители Нея тогда, когда он сражался на поле брани? — вопрошал он. — Именно Ней спас остатки армии на Березине. У меня у самого там были родные, друзья, солдаты, которые любили своих военачальников, а теперь на меня возлагается обязанность осудить на смерть человека, которому столь многие французы обязаны своей жизнью, столь многие семьи — жизнью своих сыновей, мужей, отцов! Нет, ваше величество… если мне не дозволено спасать ни свое отечество, ни свою жизнь, я во что бы то ни стало хочу спасти свою честь!» В заключение Монси написал: «Простите мне, ваше величество, искренность старого солдата, который всегда стоял в стороне от интриг и интересовался только делами своей профессии и своей страны».

Это письмо совершенно разъярило придворную клику, и после увольнения в отставку храбрый старый Монси был приговорен к трехмесячному заключению в крепости Ам. Так что отказ семейства Монси от попыток сделать его юристом можно даже рассматривать как некое благо. Он, очевидно, был совершенно не способен к этой профессии. Его место в суде занял Журдан, который, как известно, изменил Бурбонам в пользу Наполеона не далее как в марте еще не истекшего года. Эти происшествия должны были сделать суд более податливым.

Пока в Париже происходили все эти события, в далекой Калабрии, на самом кончике итальянского сапога, произошел эпизод несколько меньшего значения. Последнюю рябь на поверхности моря итальянской политики создал Иоахим Мюрат, сын трактирщика, бывший король Неаполитанский и самый знаменитый кавалерист Европы.

На Мюрата огромное впечатление произвела театральность, которой сопровождалась высадка бежавшего с Эльбы Наполеона, и этот великолепный жест, это его безбоязненное приближение к войскам, посланным арестовать его, эта его демонстрация ордена Почетного легиона на открытой груди. Именно этот жест был особенно привлекательным для Мюрата. Он сам делал нечто подобное, еще когда мальчишкой бегал по двору почтовой станции его отца в Кагоре. После провала своей попытки сохранить за собой трон Неаполя с мая 1814 года он скрывался на Корсике и в некоторых других местах. Теперь же он решил, что настал момент применить тот же самый прием и взлететь на неаполитанский трон на гребне народного восхищения. Однако выбирать правильный момент для нападения он мог, только возглавляя кавалерийскую атаку.

К сожалению, он не только неправильно выбрал этот момент, но и неверно оценил два фактора: характер неаполитанцев и свою собственную популярность в их среде. Он высадился на калабрийском берегу с горсткой приверженцев, был арестован, доставлен в замок в Пиццо и расстрелян.

Все это произошло так же быстро, как любая кавалерийская атака Мюрата. Гасконец умер картинно храбро. Вся его жизнь была большой позой, и он принимал позы до последнего момента. Когда ему предложили завязать глаза, он отказался от повязки в лучших традициях поведения героя перед расстрелом. Потом попросил: «Пощадите лицо, цельтесь в сердце!» Это