Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд

Одновременно на левом фланге Ней напал на англичан около деревни Катр-Бра. Оба сражения происходили на расстоянии 16 миль друг от друга. Видимо, Наполеон приказал Нею только связать силы противника, чем и можно объяснить нехарактерный для маршала медленный темп наступления. Англичане, непрерывно получавшие подкрепления, стойко оборонялись, и в самый разгар битвы Ней был вынужден затребовать резервный корпус графа д’Эр-лона численностью 20 тысяч человек. Но не он один требовал резервов от д’Эрлона (ветеран, более известный как генерал Друэ). Наполеон, вытеснив пруссаков с поля боя при Линьи, послал Друэ столь же настоятельный приказ направить свой корпус во фланг отступающим пруссакам. Генерал уже начал выполнять это указание, когда его достиг отчаянный призыв Нея. Друэ подчинился приказу своего непосредственного начальника и повернул назад, но пришел на помощь Нею слишком поздно, не успев даже сделать ни одного выстрела.

Последствия приказа Нея, противоречащего приказу императора, оказались для Французской армии роковыми. В любом из двух упомянутых выше сражений корпус д’Эрлона мог бы принести победу французам. Теперь же пруссаки сумели, огрызаясь, отступить, а Веллингтон — отойти к Ватерлоо и укрепиться на пологом склоне плато Мон-Сен-Жан, расположенном под углом к Брюссельской дороге.

Когда Ней узнал, что побудило д’Эрлона запоздать, на него нашел один из его приступов ярости, и он начал проклинать императора за то, что тот не дал ему возможности разгромить англичан. Со своей стороны, наблюдая, как полуразбитые пруссаки преспокойно отходят, Наполеон, видимо, испытывал такую же ярость. Тем не менее он оставил Нея командовать корпусами. Да и кем было его заменить?

После бесцельного промедления, винить в котором следовало только самого себя, Наполеон дал в распоряжение Груши 30 тысяч человек с приказом преследовать пруссаков, двигаясь в восточном направлении. При хорошо поставленной разведке можно было бы легко установить, что старый пруссак отступает на север. Однако Груши, служивший в тяжелой кавалерии, был больше знаком с таранной тактикой кирасир, чем с разведывательными функциями гусаров. Он канул в неизвестность где-то на марше в направлении Гемблу, выступив из дыма битвы и пропав в тумане полемики по вопросам военной истории. Ни один из историков никогда не мог с уверенностью сказать, что же делал Груши в течение этих сорока восьми часов, но в этот исторический миг на весь XIX век была решена судьба Европы.

Только одному маршалу Наполеона было суждено сыграть поистине драматическую роль в этой самой знаменитой битве всех времен. Из четырех маршалов, принимавших участие в битве, решившей судьбу кампании, Сульт, занимавший пост начальника штаба, как таковой проявил себя бездеятельным (и очень некомпетентным), в частности, потому, что в этой роли ему еще никогда не приходилось выступать, да он и не был создан для штабной работы; Мортье был скован ишиасом и лежал в доме где-то на Парижской дороге, а Груши увел свои 30 тысяч солдат в никуда. Только Нея, героя великого отступления из России, и англичане и французы будут вспоминать за его граничащие по смелости с фанатизмом «сольные» атаки под Ватерлоо. Это был подобающий занавес для личной драмы полководца, почти непрерывно сражавшегося без малого двадцать три года.

Когда Наполеон разглядел бивачные костры англичан на гребне плато Мон-Сен-Жан, он сразу же решил нанести Веллингтону сокрушительный удар, который позволил бы ему войти в Брюссель к ночи. Сульт не был настроен столь же оптимистично. Ведь он сражался с англичанами, пройдя с боями всю Испанию буквально метр за метром, и во многих случаях на своем собственном опыте сумел убедиться в губительности их прицельного ружейного огня. Поэтому он предложил ударить англичанам во фланг. «Поскольку Веллингтон вас побил, вы считаете его хорошим генералом!» — заметил на это Наполеон с кислой миной. Сульт, который давно уже в ответ на обидные слова выставлял броню, сравнимую с броней Массена, благоразумно придержал язык. То, что произошло в этот день, вызвало бы на лице изощренного военного историка самодовольную улыбку. В этот день именно Ней отдал приказ атаковать противника и сам дал сигнал к наступлению. Он сам и повел своих солдат в атаку, как это было под Йеной, Фридландом и Бородином.

18 июня в 13.00 артиллерийская дуэль прекратилась, и герой сотни сражений устремился на удерживаемую англичанами ферму Ла Эй-Сент. После ужасающей рукопашной схватки французам удалось захватить ее сады, но не строения. На своем правом фланге англичане зацепились за еще один опорный пункт их обороны — замок Угомон. Атака следовала за атакой, кавалерийский налет — за налетом, пока неглубокая низина между двумя армиями не оказалась забитой мертвыми и ранеными людьми, лошадьми и обломками снаряжения, а земля, взрытая рикошетирующими ядрами, стала похожей на неровно вспаханное поле. Однако англичане продолжали держаться, хотя охваченные паникой части из Нассау ударились в бегство и даже достигли Брюсселя, разнося новость об еще одном триумфе Наполеона. Услышал эту горестную для него новость и Мармон, с беспокойством ожидавший известий, которые предопределили бы его дальнейшие действия.

Ней сражался, как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов. Под ним было убито две лошади, он затребовал третью. Каким-то чудом он оставался невредимым; его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. За все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным, выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но ободрял своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: «Если б только меня убила английская пуля!» Теперь, на склонах Мон-Сен-Жан, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызений совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь?

К вечеру строения фермы перешли в руки французов; ее гарнизон был переколот штыками. Но позади фермы английская линия продолжала держаться, а самые жаркие схватки разгорелись у разбитых ворот Угомона. И в этот момент Ней совершил самый жестокий просчет за всю кампанию, изобилующую тактическими ошибками с обеих сторон. Он поднял тяжелую кавалерию и, сам поскакав впереди, атаковал еще не вводившиеся