Секс и эволюция человеческой природы - Мэтт Ридли

Самое убедительное свидетельство в пользу того, что «голубой ген» существует, такое: если один из разнояйцовых близнецов (выношенных в одной матке и выращенных в одном доме) — гей, то второй тоже окажется геем с вероятностью 1:4. У однояйцевых же близнецов, выращенных в одинаковых условиях и имеющих одинаковые гены, шанс на это — 1:2 (если один из них — гей, то шансы, что его брат тоже будет геем — 50 %)[84]. Есть довольно убедительные свидетельства в пользу того, что этот ген наследуется от матери, а не от отца{421}.

Но как такой ген мог распространиться, если у геев обычно не бывает детей? Возможны два ответа. Один — ген настолько же репродуктивно полезен женщине, насколько вреден мужчине. Второй вариант интереснее. Лоренс Херст и Дэвид Хейг из Оксфордского университета считают, что ген не обязательно должен находиться на X-хромосоме. Строго по женской линии передаются гены не только X-хромосомы, но и митохондрий (о которых я рассказывал в 4 главе). Между тем, свидетельства того, что «голубой ген» привязан к определенному участку X-хромосомы, пока довольно шатки. На случай, если он «живет» в митохондриальной ДНК, ученые готовы дать его распространению в популяции хитроумное объяснение в стиле теории генетического бунта (см. главу 4). Возможно, он подобен тем самым «генам, убивающим самцов», которые можно обнаружить у многих насекомых — а у людей он стерилизует мужчин, и все наследство достается женщинам. Это бы (по крайней мере, до недавнего времени) увеличивало репродуктивный успех потомков таких родственниц и привело бы к распространению «голубого гена»[85]в популяции.

Если сексуальные предпочтения геев во многом (хотя и не полностью) определяются генами, то, надо думать, у гетеросексуалов они тоже находятся под генетическим контролем. А если наши сексуальные инстинкты жестко обусловлены записями в генах, то они должны были сформироваться путем естественного отбора и нести отпечаток тех сил, которые их сформировали. Эти инстинкты адаптивны. У привлекательности красивых людей имеется своя причина. Они таковы потому, что у других есть гены, заставляющие их внимание «привлекаться» к красивым людям. Такие гены есть у всех нас, потому что те из наших предшественников, кто «велся» на красоту, оставили больше потомков и стали нашими предками. Красота не условна и не случайна. Новые открытия эволюционных биологов изменили наш взгляд на сексуальную привлекательность: ученые наконец попытались объяснить, почему одни черты кажутся нам красивыми, а другие — уродливыми.

Боттичеллевская Венера и микеланджеловский Давид считаются образцами красоты. Но согласятся ли с этим неолитические охотники-собиратели, японцы или эскимосы? Согласятся ли наши праправнуки? Сексуальная привлекательность — подвержена ли она моде или постоянна и непластична?

Каким старомодным и, порой, смешным кажется человек, одетый по моде 10-летней давности — не говоря уже о том, что носили век назад! Мужчина в камзоле и чулках кому-то, может, и покажется сексуальным, но одетый в сюртук — однозначно нет. Очевидно, вкус к красивому и сексуальному подспудно ориентируется на превалирующие нормы моды, иначе Рубенс выбрал бы Твигги в качестве модели. Более того, красота относительна — это может подтвердить любой заключенный, проведший месяцы без какой-либо возможности увидеть хоть одного представителя противоположного пола.

Тем не менее эта пластичность никогда не переходит некие границы. Невозможно вспомнить время, когда женщины в возрасте 10 или 40 лет считались сексуальнее 20-летних. Невозможно вспомнить, где и когда мужчины с брюшком считались привлекательнее подтянутых, а низкие — высоких. Или где и когда мужчинам или женщинам нравился безвольный подбородок. Если красота — это вопрос моды, то почему морщинистая кожа, седые волосы, волосатая спина и нос как у бабы-яги никогда не бывали в фаворе? Чем сильнее меняются одни вещи, тем лучше видно, что неизменными остаются другие. Нефертити, запечатленная в знаменитой скульптуре 3300-летней давности, сегодня так же сногсшибательна, как и тогда, когда Ахенатен ухаживал за оригиналом.

В настоящей главе, посвященной тому, что делает людей сексуально привлекательными, почти все мои примеры будут связаны с белыми европейцами — прежде всего, с северными. Не хочу этим сказать, что стандарты красоты них в чем-либо лучше, чем у других людей. Просто именно их я знаю достаточно хорошо. У меня не хватит времени для проведения отдельного исследования сексуальных пристрастий у африканцев, представителей восточных культур и т. д. Но главный вопрос актуален для жителей всех уголков планеты: стандарты красоты — это причуды нашей культуры или врожденные стремления? Что в них лабильно, а что жестко? Я покажу, что мы сможем разобраться в этом коктейле из культуры и инстинктов и понять, почему одни вещи следуют моде, а другие остаются неизменными, только тогда, когда поймем, как эволюционировала сексуальная привлекательность. Первый намек на ответ придет к нам из исследования близкородственных браков.

Очень немногие мужчины занимаются сексом со своими сестрами. Калигула и Чезаре Борджиа пользовались дурной славой, потому что (по слухам) к этим немногим как раз и относились. Еще меньше мужчин занимаются любовью со своими матерями — вопреки фрейдовской идее о том, что все они к этому неосознанно стремятся. Отцовское сексуальное насилие над дочерьми распространено шире, но все равно является редкостью.

Сравним два объяснения, данные этим фактам. Первое — люди в глубине души стремятся к инцесту, но способны преодолевать это желание под давлением социальных табу и норм. Второе — наиболее близкие родственники не вызывают у людей сексуального возбуждения, и табу просто является вербализованным выражением этой особенности нашего мозга. Первое объяснение принадлежит Зигмунду Фрейду. Он пытался доказать, что наша первая — и самая интенсивная — сексуальная привязанность направлена на родителя противоположного пола. Поэтому, говорит он, все человеческие сообщества налагают на своих членов строгие и специфические табу, направленные против инцеста. Поскольку оно «не является врожденным», возникает «необходимость в строгих запретах», налагаемых обществом. Без этих табу, говорит Фрейд, наши сексуальные связи были бы чудовищно инбредны, и мы страдали бы от генетических аномалий{422}.