Скиппи умирает - Пол Мюррей

— Что он говорит?

— Разве он не приходил?

— Ну да — ох, знаешь, все то же самое. Ты ведь его знаешь. Послушай, Ди, тут сегодня опять сумасшедший день, я лучше пойду. Но ты отличную новость сообщил, просто отличную. Она нам поднимет настроение.

Ты отключаешь связь, подходишь к окну и смотришь в телескоп. С двери за тобой, наблюдающим, наблюдают мертвые пластмассовые глаза защитных очков.

Ты не понимаешь, почему тренер выбрал тебя. У тебя худшие показатели во всей команде. И дело не только в том, что ты медленнее всех. Теперь всегда, когда ты плывешь, появляется эта тайная приливная сила, как будто лично тебя поджидающая, и пока все остальные мальчишки несутся стройными рядами к финишу, пока тренер хлопает в ладоши и подгоняет их криками, эта сила пытается увести тебя прочь, оттянуть вниз, в какую-то неведомую подводную глубь, к темной двери, за которой находится комната, и когда ты приближаешься к ней, то почти узнаешь ее… и это как во сне, когда ты сознаешь, что он превратится в кошмар, тут-то ты сильно пугаешься, начинаешь бить и колотить ногами и руками, но от этого темные магниты только сильнее тянут тебя вниз, и вот уже вправду кажется, что ты сейчас утонешь, прямо на мелководье школьного бассейна, — и только в последнюю секунду ты отбиваешься, стряхиваешь с себя эту силу, выбираешься на поверхность и как можно быстрее несешься к стене — Эх, снова ты последний, Дэниел, — а за тобой она снова исчезает, тонет в невинной синеве, чтобы затаиться до следующего раза…

Ее там нет. Он оставляет телескоп, отступает в середину комнаты. На календаре горит красным крестик, которым помечен день сбора. Таблетки взывают к нему из ящика. Дыши глубоко, Скип. Помни, что сказал тренер. За это время может многое произойти. Например, в Сибрук поступает мальчик-водяной и вышибает тебя из команды. Ты застреваешь в лифте, ломаешь руку. Или еще что-нибудь похуже.

Ну, а пока — обратно, на уроки, к бескрайним пустыням грамматики, правил и фактов, к далекой жизни, для которой все это служит подготовкой и на которую можно взглянуть сквозь окошки текстов на чтение-понимание, деловых образцов и пополняющих словарь ролевых игр…

— Доброе утро, я хотел бы купить новый велосипед.

— Разумеется, сэр. Какой именно велосипед вы ищете? Для повседневного использования?

— Он нужен мне, чтобы ездить на работу. Я ищу что-нибудь прочное, портативное и не слишком дорогое. Можете показать мне ваш ассортимент?

…которые кажутся лишь чуточку менее безрадостными, чем сами упражнения, да к тому же дурное влияние синяка все еще вершит свою злую магию, будто антиамулет, талисман, приносящий неудачу, который невозможно снять…

— О, мистер Джастер…

Стоя в дверях, он зовет тебя в уже опустевший класс. Маячит там, как паук в невидимой паутине.

— Вы глубоко о чем-то задумались, мистер Джастер…

— М-м, да, отец.

Он продолжает разговаривать с тобой:

— Вас что-то тревожит, сын мой?

— Нет, отец. — Ты пытаешься не уклоняться от его пламенного взгляда.

— Но вы, я вижу, побывали в боях.

— Я… да, я врезался в дверь.

— М-м-м. — Пальцы, которые тянутся к тебе и прикасаются к твоему размягченному виску, холодные, влажные и, что странно, зернистые, будто сейчас Пепельная среда и будто он втирает пепел тебе в кожу. — Это было неразумно, правда?

— Правда, отец.

— Ну и что нам с вами делать, мистер Джастер?

— Не знаю, отец.

— Вам не под силу справиться даже с обыкновенной дверью. — Священник делает паузу, и по его телу, похожему на нож, пробегает вздох. — Что ж, мальчишки остаются мальчишками, так это надо понимать. — Черные глаза сверкают. — Верно я говорю, мистер Джастер?

— Э… да…

— Верно, — выдыхает отец Грин чуть слышно, будто говорит с самим собой, — верно…

И удаляется, будто дым, который засосало в трубу; и ты бежишь прочь, вытирая то место, где тебя коснулись его пальцы, эти кости, которые, казалось, проникли тебе прямо в душу сквозь кожу…

Вернувшись вечером из лаборатории, Рупрехт застает Скиппи сидящим в темноте, закутанным в одеяло и сражающимся со смертельно-белой гидрой, которая выдыхает морозный пар и яростно мечется — так, что от нее как будто во все стороны летят бритвы.

— Какой гадкий персонаж! — говорит он.

— Ледяной демон.

Скиппи, скрестив ноги, сидит на полу и дергает регулятор вправо-влево, плотно сжав губы, со страшно сосредоточенным видом; когда по коридору проходит мистер Томмз, проверяя, все ли потушили свет, он выключает приставку и, не сказав больше ни слова, забирается в постель.

А потом, когда Рупрехт уверен, что он уже спит, вдруг говорит из темноты:

— Если Карл меня ударил, это вовсе не обязательно связано с Лори.

— Не связано?

— Карл же придурок. Он всегда кого-нибудь бьет. Ему даже и повода-то не нужно.

— Это верно, — соглашается Рупрехт.

Некоторое время стоит тишина, а потом с соседней кровати снова слышится голос:

— Да и вообще — откуда бы он узнал, что я послал ей эсэмэску?

Скрипят пружины: это Рупрехт меняет положение тела, складывает руки на животе и в задумчивости крутит большими пальцами.

— Ну, тут можно лишь предположить, что твоя подруга сама рассказала ему…

За этим следует еще одна пауза — как бывало когда-то давно в междугородных телефонных переговорах, — а потом слышен непокорный ответ:

— Она бы не стала этого делать.

Скиппи поворачивается лицом к стене, и вскоре из его наушников раздается металлический звон музыки — песня Бетани в миниатюре похожа на далекое поле, звенящее кузнечиками.

Рупрехт, все еще бодрый от действия сахара (он недавно ел пончики), не может уснуть. Он встает, открывает окошко ПВЗР и некоторое время наблюдает, как компьютер обрабатывает бессмысленные новости, принесенные Вселенной; потом составляет список из взятых наугад слов на букву М — МОСТ, МАРКЕР, МОЛОКО, МОЙВА, — просто чтобы посмотреть, не возникнут ли какие-нибудь неожиданные связи; наблюдает за тем, как плавно поднимается и опускается от мерного дыхания силуэт его друга, окутанного ореолом своей наномузыки.

Рупрехт размышляет об асимметрии. Это такой мир, думает он, где ты можешь лежать на кровати, слушая песенку и мечтая о ком-то любимом, и твои чувства и музыка входят в такой мощный, такой полный резонанс, что кажется просто невозможным, чтобы твой возлюбленный — кто бы и где бы он ни был — не узнал об этом, не воспринял этот сигнал, идущий от твоего сердца, как будто ты сам, и музыка, и любовь, и вся Вселенная слились в единую силу, которую можно направить во тьму и передать сообщение адресату. Но в действительности не только возлюбленный или возлюбленная ни о чем не подозревает, вдобавок ничто не препятствует тому, чтобы этот другой человек тоже лежал в это же самое время на своей кровати, слушал в точности эту же самую песенку и думал о ком-то совершенно другом — направлял бы ровно те же чувства в какую-то совершенно противоположную сторону, на абсолютно другого человека, который, в свой черед, тоже может лежать в темноте и думать о ком-то другом, четвертом, который думает о пятом, и так далее, и так далее; так что в итоге вместо Вселенной, полной симметричных пар, где наблюдалось бы справедливое равновесие любящих и любимых, полной взаимных чувств, порхающих, как множество крыльев бабочек, мы видим лишь цепочки безответных влюбленностей, которые закручиваются, извиваются в пространстве и в итоге приводят к бесконечному множеству тупиков.