Русские были и небылицы - Игорь Кузнецов

Из окон избы – погост весь виден, так ночьми месячными сколько раз видели из окошка: отворит он у погоста ворота и – прямо домой. Идет в своем халате, в каком его схоронили, полами помахивает, – и на двор. Лошадь поймает, сядет на нее верхом и гоняет ее по двору цельную ночь. До самых кочетьёв слышно: топ, топ, хлёст, хлёст. А поутру вся лошадь мокрая, в песке – вся исхлестана.

Даже дохли частенько лошади. Наконец уже поп откопал старика и заклял его.

А еще в нашем селе одна покойница к своим детям приходила. Как только останутся они в полдень (что полдень, что полночь, одна ведь им цена) в рабочую пору одни – так и приди к ним покойница. Придет, воду вскипятит, всем деткам головы перемоет, выхолит их, а если дёжка тут стоит, то и хлебы замесит. Сколько раз: с поля домой все придут, а хлебы уж замешены, и дети говорят:

– Мамка наша приходила.

Все расскажут, как она их мыла, холила, рубашки на них сменяла. Они ничуть и не боялись, потому что младенцы, без греха. А прочие старшие очень опасались, и тесто, которое она замесит, выбрасывали. Ее тоже заклял поп.

Нынче уж и слуху нет, чтобы покойники домой приходили. Нынче уж всякий попок умеет покойника заклясть, когда на него землю бросает.

Умерла одна вдова; после не осталось трое сирот. Близких родных у них не было: некому было ухаживать за ними. Но тем не менее соседи видят, что сироты по воскресным дням всегда чисто одеты, умыты, причесаны, в чистых сорочках. Стали спрашивать:

– Хто це догляда вас?

– Мати наша ходе до нас по ночах. Прийде головки нам помые, разчеше, биле сорочки надине.

Люди подглядели: так оно и есть.

В деревне Спирютино Андогской волости к крестьянину Кутузову пришла умершая жена рано утром, когда он топил печку, а маленькие дети спали. Говорит:

– Ты неладно печку-то топишь, дай-ко я тебе пособлю!

Он стал молитвы читать и креститься – не уходит; хотел ударить топором – ловко увернулась. Наконец, догадался взять с божницы икону Крещения Господня и пошел к ней. И потерялась.

Рассказывал крестьянин села Покровского Василий Богданов:

– У меня умер дедушко. Я сушил овин и уснул там. Не знаю, долго ли спал, проснулся и слышу – идет кто-то, и лапти скрипят, он в лаптях похоронен был.

Я думал, идут молочильщики, и жду.

Вдруг как стукнул в дверку, да таково сильно и дедушковым голосом крикнул:

– Васька, а Васька!

Я вышел из-под овина, везде все выходил – хоть бы те кто! Тут уж я вовсе домекнул, что дедушко приходил ко мне, и поскорее домой ушел. Страшно стало.

Как мертвяк по дому ходить зачнет, значит, другого покойника ищет.

Вот у меня маменька пять годов как померла. Только годок после смерти прошел (на самой это было на Родительской субботе). Лежу-то я на полатях, слышу по повети кто-то ходит (а в дому никого не было).

Я и говорю:

– Кто тут?

А он не отвечает.

Вдруг это дверь в избу открылась, входит маменька, я так и сомлела. А она по избе ходит и зовет:

– Миша, Мишенька, подь со мной!

(А Мишей моего братца звали, ребеночка пяти годов, от маменьки остался.) Вот она его и звала. Тут я опомнилась да и крикнула, она и ушла.

Так вот, в тот же день занемог Мишенька да через три дня Богу душу и отдал. То-то она за ним и приходила, с собой звала.

Умер Иван Федорович Асеев – хозяин дома, по-нашему сказать – больша голова в доме.

Вскоре после его смерти случилось так, что стали падать лошади, коровы. Вот и говорили:

– Верно, плохо (бедно) схоронили. Больша голова – надо бы хорошенько схоронить, ничего уж не жалеть. Плохо схоронили, вот он и увел за собой скотину со двора.

Редко так проходит, чтобы старшая голова умерла и ничего бы в доме не случилось: все как-то утаскивает, уводит за собой.

В деревне Кадуе был рыбак Киря. Он рассказывал мужикам, как пугал его утопленник.

– У нас в Суде мужик с гонка утонул, – рассказывал Киря. – Иду я это по берегу, уж под вечерок, а утопший как вскочит мне на плечи! Я понагнулся да через левое плечо его наземь перебросил. Он и пропал.

На другой день опять пошел на реку, верши посмотреть, а утопший у берега на воде плавает кверху брюхом! Дай, думаю, веслом его отпихну, пусть дальше плывет. Только дотронулся веслом, а он руками за весло – хвать!

Я хотел отпустить весло и бежать, а рук-то не можно от весла отнять, словнышко приросли тута. Он держит весло, я рук отнять не могу. Да часа три эдак и выдержал! Уж народ подошел на мой крик, как тогда отпустил весло и нырнул в воду, а народ ни его, ни пузырей не видал.

Сказывают, в лощине допрежде прудок был небольшой, только дюже глубокий. Ну и утопла в нем одна женщина.

Теперь и ходит по ночам по лощине, плачет тонким голосом. Сама в белой рубахе, косы распущены и, как кого увидит, к себе манит. Видно, нет ей спокою: она ведь не отпетая и без покаяния кончилась.

Утопла она Великим постом, и как пошла полая вода, смело весь пруд в речку, ее и не нашли.

Бывает еще: вылезет она на край лощины – прямо против нашего порядка, – сядет и плачет. Много кто у нас ее видел. Даже собаки хвосты подожмут, брехать на нее зачнут, выть, только близко к ней не подходят.

Нехорошо тут у нас от нее в лощине, жуть какая берет, ежели ночным делом мимо идти…

С могил невинно убитых слышат по ночам, как «кость ноет» (плачет).

Крестьянин деревни Пеньки, Ногинской волости, А. Богов, девяностолетний старик, рассказывал мне, как он сам слышал этот вой на Городине – урочище в лесу в ста саженях от деревни, добавляя, что каждый раз, когда он приходил на это самое место, «кость ныть переставала».

В пасхальную ночь в деревне Китовразово, Галичского уезда, слышат, как воет вытьянка. Это душа непохороненных костей просит похоронить их.

Существует поверье, что и после смерти опойцу мучит нестерпимая жажда, вследствие чего он выпивает всю влагу из почвы в той местности, где его похоронили, и воду из облаков, что влечет за собой засуху и неурожай. Потому если опойца умрет в чужом селе, то крестьяне не дают хоронить его у себя.