Мандолина капитана Корелли - Луи де Берньер

Коколис показал на Корелли, но закричал на доктора:

– Скажите этому сукину сыну, итальяшке-офицерику, что его солдаты – похитители цыплят, курокрады и больше никто, понятно?!

Доктор Яннис передал это Корелли, который постоял минуту, как будто что-то решая. Он скрылся в доме, а доктор сказал Коколису:

– Думаю, будет лучше, если ты немного успокоишься.

Пока офицер был в доме, доктор Яннис воспользовался возможностью поддразнить соседа.

– Мне казалось, что ты – коммунист, – заметил он.

– Разумеется, я коммунист, – огрызнулся Коколис.

– Прости, – сказал доктор, – но если я верно помню, любая собственность награблена. Следовательно, раз ты владеешь цыплятами, ты – тоже вор.

Коколис сплюнул в пыль.

– Это собственность богатых награблена, а не собственность бедняков.

Философская дискуссия была прервана появлением капитана с револьвером, и в какой-то жуткий момент и Пелагия, и ее отец подумали, что он собирается пристрелить Коколиса. Пелагия в отчаянии уже не знала, бежать ли ей за своим пистолетом, но не могла двинуться с места. Коколис взглянул на капитана с ужасом, вызовом и праведным гневом. Он гордо выпятил грудь, словно желая умереть за право греческих цыплят жить спокойно даже на оккупированной территории.

Ко всеобщему удивлению, капитан направил пистолет прямо в лицо одному из преступников и скомандовал ему лечь на землю. Похититель заискивающе улыбнулся, но Корелли взвел курок. Солдат с забавным проворством плюхнулся на землю и начал хныкать, прося прощения, на что Корелли не обратил внимания. Жестом он приказал другому солдату сделать то же самое.

Взяв Коколиса за руку, Корелли немного отодвинул его. Подтолкнув ногой обоих солдат, он скомандовал:

– Теперь ползите.

Солдаты переглянулись, не понимая.

– Я сказал «ползите»! – заорал капитан: его тихий гнев взорвался возмущенным бешенством. Один солдат приподнялся на четвереньки, но капитан наступил ему на поясницу и грубо прижал к земле.

– По-пластунски, сукины дети!

Они по-змеиному извивались, пока не поравнялись с башмаками Коколиса.

– Лижите! – приказал капитан.

Протестовать было бесполезно. Капитан хлестнул одного по голове, и доктор сморщился, подумав о физических повреждениях, которые в результате получатся. Пелагия потрясенно прикрыла рот рукой: ей было жалко униженных мошенников; она и представить не могла, что капитан может быть таким жестоким, таким безжалостным. Вероятно, музыкант все-таки мог быть солдатом.

Парочка лизала башмаки Коколиса, а тот смотрел на них сверху в немом изумлении, пока взгляд его не упал на мясистые выпуклости его причинного места, слабо поблескивавшие в лунном свете. Челюсть у него отвисла, он быстро прикрыл руками самую драгоценную собственность и поспешно затрусил к своему дому.

Пелагия в кухне не могла сдержать смеха, но капитан был совсем не в легкомысленном настроении, когда вошел в дом.

– Южане! – кричал он. – Camorra и mafiosi![140]Продажные твари!

Воры сидели за столом, а капитан награждал их пощечинами при каждом эпитете. Они выглядели очень маленькими и жалкими, и доктор жестом хотел было остановить град ударов. Капитан поднял их за шиворот, как это делал Коколис, протащил к двери и вытолкнул в темноту. Они растянулись на булыжниках, подхватились и побежали.

Капитан вернулся, глаза его сверкали яростью. Он свирепо посмотрел на Пелагию и ее отца, словно они были в чем-то виноваты и закричал:

– Мы все голодные! – Он вскинул руки, как бы взывая к Богу, покачал головой, ударил себя кулаком в грудь и, словно не в силах поверить, воскликнул: – Позор! – и скрылся у себя в комнате, хлопнув дверью.

Двумя днями позже Пелагия вошла во двор, и ее пронзило острое ощущение: чего-то не хватало. Она огляделась, но ничего не заметила. А потом поняла. Вышел капитан и увидел, что она рыдает, закрыв лицо руками.

– Они забрали моего козленка, – причитала она, – моего прекрасного козленка! – Она не могла представить, что его зарежут, отправят на мясо; это слишком ужасно.

Капитан положил руку на плечо девушки; она стряхнула ее, не переставая рыдать.

– Все вы сволочи, вы все, воры и сволочи!

Капитан неловко выпрямился.

– Tesoro mio,[141]клянусь жизнью матери, я найду тебе другого козленка.

– Не надо! – закричала она, повернув к нему заплаканное лицо. – Я ничего не возьму от вас!

Он повернулся и пошел прочь; горечь стыда, как червь, вгрызалась ему в самое сердце.

Они стали любовниками в старомодном смысле и в старомодном смысле предавались любви. В их представлении предаваться любви – это целоваться в темноте под оливой после наступления комендантского часа или сидеть на скале, наблюдая в его бинокль за дельфинами. Он слишком любил ее, чтобы рисковать ее счастьем, а она, в свою очередь, была слишком благоразумна, чтобы отбросить всякую предосторожность. Снова и снова видела она страдания девушек, рожавших непредвиденного ребенка, то и дело у нее на глазах начиналось заражение крови, за которым следовала долгая мучительная смерть девочек, подвергшихся смертоносному выскабливанию вязальными крючками и проволокой. Она посещала их с отцом, а потом провожала со священником и знала, что капитан понимает – они не ложатся вместе не потому, что это не желанно, а потому, что на самом деле выбора нет.

Уворованное время они использовали как могли – делать это стало легче, когда Гюнтер Вебер организовал для Корелли мотоцикл, «позаимствованный» у вермахта в обмен на пармскую ветчину, «кьянти» и сыр «моццарелла». Официально тот был списан после ложной аварии, и Вебер просто отремонтировал его и доставил своему другу.

Пелагия впервые узнала о нем, когда во дворе раздался грохот выхлопа, затарахтел мотор, захлебнулся и наступила тишина. Кискиса вбежала в дом и спряталась под стол. Пелагия вышла и увидела на сиденье черной машины Корелли – он отплевывался пылью, с темным от грязи лицом, в летном шлеме с пучеглазыми очками. Увидев ее, он поднял очки. Она рассмеялась, потому что у него на сером от пыли, чумазом лице остались два белых круга около глаз, а губы были неестественно розовыми, словно он накрасил их помадой. Он ухмыльнулся, полагая, что она просто рада его видеть, и сказал:

– Vuole fare un giro?[142]

Она сложила на груди руки и покачала головой.

– Я на таком никогда не ездила. Вообще-то, я и на машине не ездила и начинать не собираюсь.