Жизнь Гюго - Грэм Робб

Виктор и Жюльетта отбыли из Парижа 18 июля 1843 года. Их маршрут был намеренно изломан. Газеты любили писать о путешествиях знаменитых писателей – почти так же, как о придворной жизни. Гюго предпочитал играть в прятки.

Они проехали долину Луары; Гюго считал, что там слишком много тополей – растительных аналогов александрийских стихов, «классическим видом скуки»{674} (над ним еще нависал призрак Понсара). Но, когда они пересекли границу, он тут же вспомнил все чувства, какие испытывал прошлый раз, проезжая по тем же местам. Мучительный скрип несмазанных колес испанской телеги, запряженной волами, стал для него тем же, чем для Пруста – печенье «Мадлен», которое окунают в чай: «Один этот звук тут же омолодил меня. Мне показалось, будто я вернулся в детство. Что-то странное, невыразимое, сверхъестественное сделало мою память прекрасной, как апрельский рассвет. Я снова стал ребенком, я был маленьким, я был любим. Тогда у меня не было никакого опыта, зато была мать. Мои спутники затыкали уши. Я был в восторге»{675}.

Сам Гюго тоже как бы растворился в пейзаже. В воздухе была разлита его собственная поэзия. Псевдонародная испанская песня из сборника «Лучи и тени» пользовалась в Париже огромной популярностью[29]{676}. Впервые Гюго услышал ее в Биаррице, который был тогда тихим рыболовецким портом. Крестьянская девушка плавала между скалами, затопляемыми во время прилива. Гюго стоял на камне и слушал:

Заметив, что за ней наблюдают, девушка вылезла из воды и спросила на смеси французского и испанского: «Сеньор иностранец, conoce usted cette chanson?»{677} – «Кажется, да, – ответил я, – немного». «Разве не напоминает эта сцена Одиссея, который слушает сирену? – спрашивает Гюго у читателя. – Природа всегда отбрасывает нас назад, омолаживая в процессе бесчисленные темы и мотивы, на которых человеческое воображение создало все старые мифологии и эпосы»{678}.

По ту сторону границы, в Пасахесе, он снова услышал песню на свои стихи. Под его балконом стояли на якоре две лодки, и матрос пел «Кастибельсу» за работой:

Может быть, постоянное зеркальное отражение его собственного прошлого придавало путешествию все более мрачный оттенок. Местами записки Гюго становятся так странно пророческими, что нужно постоянно повторять себе: они в самом деле написаны в пути, а не вставлены потом, чтобы соответствовать последующим событиям. На замерзшем озере Гаубе они увидели эпитафию на двух языках – в сентябре 1842 года там погибли адвокат-англичанин и его молодая жена{679}. В Гаварни пропали двое детей, игравших на краю пропасти{680}.

4 сентября 1843 года Леопольдина, Шарль, его дядя Пьер и кузен Артус поехали в Вилькье, чтобы покататься на яхте. Сена в окрестностях Вилькье была печально известна несчастными случаями{681}, но погода стояла прекрасная, дядя Пьер был капитаном в отставке, а яхта, хотя и слегка неустойчивая в верхней части, завоевала первый приз в регате в Онфлере. Именно в тот миг Виктор и Жюльетта осматривали собор в Оше, восхищаясь витражными окнами, на которых языческие фигуры перемешивались с персонажами из Ветхого Завета. На одном женщина держала череп и зеркало. «Она как будто сравнивала Красоту со Смертью»{682}.

Через четыре дня, 8 сентября 1843 года, Гюго и Жюльетта решили осмотреть остров Олерон на западном побережье Франции. Солончаки, работавшие на них заключенные и «зловещий» вид острова нагонял на них тоску. Впервые в жизни Гюго испытал печаль у моря. Кроме того, на острове свирепствовала эпидемия, которую местные жители объясняли небывалой жарой. Эпидемия унесла жизни нескольких детей. На лодке, стоявшей у берега, моряки обсуждали недавнюю череду несчастных случаев.

Дневник Жюльетты Друэ. «С тех пор как я приехала сюда, мною овладело смутное беспокойство. Меня пугают отсрочки, которые не дают нам получать вести из Парижа. Когда я уезжала из Парижа, моя дочь была больна, и теперь я не могу не думать о ней. Боюсь какого-то ужасного несчастья»{683}.

Дневник Виктора Гюго. «Я гулял по берегу, ступая по водорослям, чтобы не запачкаться илом. Я шел по краю замкового рва. Заключенные только что вернулись, и их пересчитывали. Я слышал их голоса, которые, один за другим, отвечали на голос охранника… Справа от меня, куда ни кинь взгляд, тянулись солончаки… Низко на западе появилась огромная круглая луна… В моей душе царила смерть… Остров казался мне большим гробом, положенным в море, а луна – факелом»{684}.

Ночь они провели в отеле на острове, но, боясь лихорадки, которую натягивало с болот, 9 сентября вернулись на материк и прибыли в Рошфор, усталые, мучимые жаждой. Карета до Ла-Рошели отправлялась только в шесть часов вечера.

На городской площади они увидели кафе, которое называлось «Европа». Внутри почти никого не было. Они заказали пива и сели в углу. Перед ними на столе были разложены парижские газеты. Жюльетта взяла «Шаривари», а Виктор – «Век». «Вдруг мой любимый нагнулся ко мне и, показывая на газету, сдавленным голосом произнес: «Что-то ужасное!» Бедные его губы побелели, он смотрел в одну точку, лицо и волосы покрылись испариной, бедная рука сжала грудь, как будто не давая сердцу выскочить».