Последнее прощай - Фиона Лукас

покинуть башню до наступления полуночи было не слишком много, и все же здесь скопилось несколько человек. Двери открылись как раз в тот момент, когда среди ожидавших он узнал Анну, которая отчаянно рвалась сквозь толпу, чтобы успеть проскользнуть в кабину.

Он подошел, когда створки лифта уже начали закрываться. Их взгляды встретились. В ее глазах читалось не меньше паники, чем испытывал он сам. А может, даже больше. Сердце его сжалось еще сильнее.

— Простите, Броуди. Я…

Двери оборвали все, что она собиралась сказать, оставив его в одиночестве спартанского коридора из полированной стали и пустых белых стен.

Вот и все. Он был свободен. Его якорь уплыл. Мощная штормовая волна, которую он сдерживал весь вечер, наконец обрушилась на него.

Задыхаясь, он схватился за грудь, качнувшись, прислонился к стене и начал медленно сползать на пол. Взгляд затуманился, он не мог сделать ни вдоха. Уже закрывая глаза, он услышал возглас лифтера:

— Эй! Кто-нибудь, вызовите скорую! Кажется, у этого парня сердечный приступ!

Глава 54

Лифт помчался вниз, отчего у Анны заложило уши, однако она едва ли вообще заметила эту поездку. Только поток холодного воздуха, ударивший в лицо на улице, слегка привел ее в чувство. Толком ничего не соображая, подгоняемая зашкаливавшим в крови адреналином, она зашагала вперед, прочь. Из двух вариантов — сражаться или бежать — Анна, судя по прошлому Рождеству, предпочитала последний. Она была трусихой.

«Ну и чего ты боишься?»

Вопрос просочился в ее сознание, но лишь подстегнул ее. Избрав ориентиром забитую людьми и транспортом Лондон-Бридж-стрит, она, чуть пошатываясь на каблуках, двинулась в ее направлении.

Она не могла об этом думать. Не могла думать о том, почему бежала и что только что совершила. Лучше было просто тупо плестись под покровом этого тумана.

Она повернула за угол к большой дороге, скопившаяся на перекрестке толпа подхватила ее и повлекла за собой. Так она оказалась в одном из дальних уголков городского рынка, обычно имеющего вид застекленной площадки для семейного пикника, но сегодня здесь все было иначе. Гуляки лет на десять ее моложе слонялись от одной компании к другой, выпивали, болтали, веселились.

Ступив под стеклянный полог, Анна начала проталкиваться сквозь них, пока не добралась до устойчивой барной конструкции. Вцепившись в нее обеими руками, крикнула бармену: «Джин! Двойной!» Джин подали в чем-то, напоминавшем аквариум, только на тонкой стеклянной ножке. Однако Анну мало заботило, как выглядела эта емкость, любоваться ей никто не собирался. Осушив бокал, она толкнула его обратно бармену. Тот кивнул и налил новую порцию с таким невозмутимым видом, будто она любезно попросила ванильный латте.

Она на что-то наткнулась и, обнаружив, что это был барный стул, взобралась на него.

Нет, это не должно повториться.

Да будь он проклят за то, что пробудил ее, за то, что превратил из обыкновенного лунатика в… это. Человека, способного мыслить и чувствовать, которому, в отличие от полуживого зомби, было чем рисковать. Это его вина.

В какой-то момент она наскребла в себе достаточно негодования, чтобы оправдать свои действия. Но лишь на миг. А затем оно начало сходить на нет, растворяясь в огромной черной дыре, которая разверзалась у нее внутри.

Анне был известен лишь один способ борьбы с подобными эмоциями. Нужно было вернуться в то состояние, в то место — в пустоту, покой и безмятежность. Но поскольку поблизости не было ни белых простыней, ни одеяла, Анна подняла свой бокал с джином и поднесла его к губам.

* * *

Броуди прикрыл дверь ванной, подошел к унитазу и опустил крышку. Сев на нее, он облокотился на колени и опустил голову на ладони. О боже, как же это было унизительно, неловко и пугающе. В действительности все его худшие опасения о панической атаке сбылись.

Все эти любопытствующие зеваки… он был не в силах укрыться от них, скованный собственным разумом и телом.

К счастью, он сумел убедить парамедиков, что с ним все в порядке, спокойно поведав им свою историю, когда лифтер отогнал собравшуюся толпу обратно за угол. После нескольких анализов и проверок медики неохотно согласились. На самом деле, они проявили к нему столько внимания, что он стал себе казаться еще глупее и беспомощнее.

Но каким бы ни было его самочувствие в тот момент, ничто не могло сравниться с тем, как больно отдавалось в груди воспоминание о взгляде Анны из-за закрывающихся дверей лифта.

Он достал из кармана телефон и набрал ее номер. Потом позвонил снова, и снова, и снова. Не помогало. Тогда он перешел к сообщениям.

«Где вы?»

«Все в порядке?»

«Я беспокоюсь о вас».

«Пожалуйста, перезвоните мне».

Он вел себя как приставучая девчонка-подросток. Не менее унизительно. Но ему было все равно. Он должен знать, что с ней все в порядке.

Глядя на пустой, безмолвный телефон, Броуди зарычал от досады и почти поддался искушению швырнуть его куда подальше. Помешало нежелание платить штраф за модный телевизор, вмонтированный в зеркало ванной, поэтому он сунул мобильный обратно в карман и вышел из уборной.

Проследовав по просторам своих апартаментов, он дошел до угла столовой зоны, откуда открывался вид на Темзу и лондонский Сити. Она была где-то там, среди всех этих мигающих огней, возможно, в беде, возможно… Нужно было собраться с мыслями.

Отчего же после стольких уговоров о встрече она вдруг бросилась наутек, стоило ей его увидеть? В этом не было никакого смысла.

Он должен был пойти и разыскать ее.

Броуди развернулся и зашагал через гостиную к блестящим недрам коридора, но чем ближе он подходил к выходу из номера, тем ощутимее делалось покалывание в пальцах и ступнях. Ибрагим предупреждал, чтобы он избегал ситуаций, вызывающих панику, когда симптомы уже доходят до крайности.

Он добрался до двери, приложил ладонь к отполированной надписи, и сердце его запнулось: пропустив удар, оно затем припустило вдвое быстрее. Мир вокруг начал расплываться.

Он бы сделал это, если бы все сводилось лишь к превозмоганию симптомов и ощущений, к принятию ужаса и позволению ему себя поглотить. Даже в таком состоянии он прошел бы тысячу миль, лишь бы ее найти, но в том-то и беда — он сомневался, что сумеет преодолеть эту тысячу миль. С таким предательским телом он и на двести метров не смел рассчитывать.

Он был жалок. Слаб.

Поднятая рука безвольно упала, плечи поникли — он повернулся и, добредя до панорамных окон, заменявших половину всех стен его номера, уткнулся лбом в их прохладную