Книги онлайн и без регистрации » Научная фантастика » Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 78 79 80 81 82 83 84 85 86 ... 138
Перейти на страницу:

Попивая поздний кофеёк, в широком муаровом халате цвета голубиной шейки, косился он виновато на свои каталожные ящички, плотно набитые лоскутными богатствами для будущего использования – запасы за все предыдущие годы его удачных блошиных охот: ещё надолго хватит!

Он старался не погружаться в подсчёты своих печалей, что вот, отслаиваются какие-то части жизни, ведь главные его страсти, жизненно важные для него, оставались при нём.

Его цветы, его скульптуры из ткани и его интернет.

Строго говоря, он даже и не понимал, зачем, без крайней, как правило, профессиональной необходимости, по какой такой надобности надо куда-то выходить или, боже сохрани, ехать? К чему все эти малоаппетитные поезда, набитые наглоглазыми ворами, автобусы с кричащими туристами, или – как вспомнишь, так вздрогнешь – вообще самолёты, если он возвращался от цветов домой, делал себе пару греночек с сыром или фуа-гра и конфитюром из фиг, открывал бутылочку бордо, садился за стол, включал компьютер и перед ним открывался весь мир.

Единственное исключение (правда, помимо первоклассной кофе-машины), которое мистер Хинч допустил в своём викторианском интерьере, был «Мак» с самым большим из доступных на год приобретения монитором, огромную белую коробку с которым он торжественно, как невесту на руках, внёс в дом.

До появления в его быту интернета мистер Хинч уже было счёл, что жизнь дана ему для познания своего одиночества, как кому-то она дана для познания своего гения, математического или поэтического, финансового или музыкального.

И вот что он понял за многие годы внимательного изучения предмета: никто не виноват в небе, никто не виноват в земле, никто не виноват в мировом океане. И никто не виноват в своём одиночестве.

Преодолевая глубоко интровертную сущность, он всё же предпринял ряд (неудачных) попыток стать другим человеком, в некотором смысле стать не собой. Множество попыток в детстве, подогреваемых мечтой о друге, с которым можно было бы противостоять обидчикам вместе и – что главнее – построить и запустить дирижабль. Изрядно попыток – в университете и, в целом, – в молодости.

Цвели какие-то ромашки, целовались какие-то мальчишки, он слышал некие музыки, но было лень. Где-то на солнечных просторах проносилась непрожитая им жизнь, по цветущим лугам несостоявшегося. Какие-то тихие летние денёчки, тенистые углы в маленьком заросшем саду, яркие наивные циннии вдоль узкой раскалённой дорожки, волна разваливающихся на оголённых корневищах ирисов, посаженных так давно любимой, уже навсегда исчезнувшей рукой, сладкая сиеста, его ладонь на её соске под доверчивой старой футболкой, их босые ноги в нежной дорожной пыли. Вечер остывает и вливается внутрь, как первый глоток ночи. С алюминиевым звуком жук в сумерках врезается в крышу, вскрикивает аромат белого душистого табака, сощуренные глаза женщины вертикально отражают узкое пламя свечи на тесном столе между ним и ею, похоже на золотые зрачки козы…

Да-да, последний эксперимент был с той странной женщиной, он уж и не припомнит, как её звали. Примчалась к нему на ночь глядя, едва не переспала с ним и уехала, пообещав вернуться через два дня, и – действительно, поминай как звали: исчезла.

После неё, собственно, он более и не пытался. В конце концов, ему и в самом деле всегда было интереснее всего с самим собой.

Но затем появился его первый компьютер, вполне утилитарно: для ведения бухгалтерии в магазине и переписки с поставщиками и покупателями. С тех пор минуло много лет, и теперь мистер Хинч ежевечерне говорил «Сезам, откройся» и не без предвкушения нырял в бесконечность этого мирового виртуального космоса.

Всё, всё в нём было организовано гораздо лучше, умнее, вернее и практичнее, нежели в действительности, и для мистера Хинча – идеально: когда хотел – оставался невидим, когда хотел, мог заявить о своём присутствии и даже вступить в контакт, когда не хотел, мог прервать переставшее быть желанным общение, не объясняя причин. Ну как бы и где бы в реальном мире он мог бы так поступать?

«Wonder & Neverlend» существовали в Сети.

И благодаря Сети он познавал теперь гораздо больше интересного, нежели собственное одиночество. Мир у него на глазах проходил этап некоего цифрового переосмысления, и следить за этим было во много раз увлекательнее, чем каталогизировать и проводить инвентаризацию самого себя.

После кончины матушки семь лет назад последняя формальная привязь, вынужденное общение с людьми из-за родства, оборвалась. Может быть, именно из-за окончательности этот обрыв стал самым болезненным.

Мистер Хинч отправился в Лондон, в потемнелый кирпичный домик своего детства на Брик-лейн, чтобы похоронить мать и вступить в права владения как единственный наследник.

Не очень-то привязанный к всегда, сколько он себя помнил, довольно отстранённой матери, взрослый мистер Хинч с седыми прядями в шевелюре и не думал убиваться: всё должно быть сделано достойно – вот и всё.

После похорон он проработал необходимые действия со своим стряпчим, узнал, нет ли каких-то специальных указаний миссис Хинч в завещании, которые могли бы потребовать от него тех или иных дополнительных усилий, – нет, не требуется, нет, специальных указаний не имеется, – и поручил выставлять домик на продажу, как и антикварные залежи покойных родителей после того, как он заберёт некоторые предметы по своему выбору.

После кончины мужа миссис Хинч деятельно вдовела около десяти лет. Доминик время от времени получал от неё лаконичные открытки – рекордсменом стала, например, фотография Рима с маркой и восклицательным знаком. Она не оставила торговли антиквариатом, правда, сузив область своих интересов до архивных фотографий времён Первой мировой войны и почти полностью распродав собрание мужа.

Мистер Хинч, в Париже закрывший магазин, чтобы не нанимать временных безруких «флористов», торопился сделать всё, что положено, поскорее, и, прошвырнувшись по Спиталфилдз-маркет субботним утром, с удовольствием отметил про себя, что англичане ничуть не изменились. Самодостаточны, сдержанны, не таращатся на его вызывающе прекрасный наряд: сюртук в «пепиту», брюки-гольф с отлично пригнанными манжетами и двумя пуговками и яркие, с брусничными и бутылочного стекла ромбиками, гамашами. И не фотографируют – уж тем более!

Совершив сей антропологический променад и купив у пакистанцев на выходе свежайших ягод и фруктов, более он уже не отвлекался, собирая для отправки в Париж то, что хотел бы оставить в личном владении на память о родителях, – вкусы и представления о красоте у них, увы или ура, отличались.

Первым делом он, разумеется, собрал в отдельный деревянный сундук папенькины горгоньи головы – предмет его жесточайших детских тревог и страхов, ещё бы: в воображении маленького Хинча они были головами гидры – прародительницы всесильной Объятельницы…

«Как странно устроен человек, – весело думал мистер Хинч, поочередно бросая в рот ягодки то красной, то чёрной смородины и поглядывая на гипсовых, бронзовых и хрустальных змей, выглядывавших из разных углов сундука. – Мог ли я когда-либо подумать, что из всех богатств отцовского собрания захочу забрать некоторые книги, альбомы, дилерские каталоги да вот эти, вполне себе уродливые, артефакты? Удивительно».

1 ... 78 79 80 81 82 83 84 85 86 ... 138
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. В коментария нецензурная лексика и оскорбления ЗАПРЕЩЕНЫ! Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?