Гонка за врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии - Цуёси Хасэгава

этим займется Коноэ». Взяв у принца машину, Хосокава помчался к дому Коноэ в Огикубо – западном пригороде Токио [Togo 1989: 359][353].

Пока Того наносил визиты ключевым фигурам в партии мира, пытаясь заручиться их поддержкой, ничего не знавший об этих усилиях министра иностранных дел Хирохито тоже пришел к выводу, что пришло время завершить войну. В 9:55 утра он вызвал к себе Кидо. «Советский Союз объявил нам войну, и с этого дня мы являемся врагами, – сказал Хирохито Кидо. – Вследствие этого нам необходимо принять решение об окончании войны». Император поручил Кидо обсудить этот вопрос с премьер-министром. В 10:10 во дворец прибыл Судзуки. Кидо сообщил премьер-министру, что император изъявил желание прекратить войну, «воспользовавшись Потсдамской декларацией», и что Судзуки должен сообщить об этом решении коллегии бывших премьер-министров (дзюсинам)[354]. Неизвестно, что именно думали Кидо и император о том, как признание требований Потсдамской декларации будет увязано с сохранением кокутай, однако вероятно, что в тот момент они готовы были оставить все детали капитуляции на усмотрение Высшего военного совета.

Узнав о воле императора, Судзуки решил немедленно созвать заседание Высшего военного совета. Членам «Большой шестерки» было сообщено о новом совещании утром. Тем временем Хосокава добрался до дома Коноэ и рассказал ему о советском нападении. Коноэ не выказал ни малейшего удивления при этом известии, заметив: «Возможно, это подарок небес, который позволит нам справиться с армией». Хосокава и Коноэ тут же отправились в императорский дворец на встречу с Кидо[355].

Факты говорят о том, что вступление в войну Советского Союза сильно потрясло партию мира. На самом деле не бомбардировка Хиросимы, а именно нападение СССР вынудило японское руководство завершить войну, приняв условия Потсдамской декларации.

Однако как обстояли дела в армии? Весь план обороны на последнем рубеже («Кэцу-го») был построен на том предположении, что Советский Союз продолжит соблюдать нейтралитет. В Генеральном штабе действительно обсуждали возможность советского нападения, однако в отчете, сделанном в июле, утверждалось, что проведение Советским Союзом полномасштабной боевой операции против Японии до конца 1945 года маловероятно. Исходя из этого оптимистичного прогноза, Квантунская армия пренебрегла должными приготовлениями к возможному нападению со стороны СССР [Kantogun 1974: 330].

8 августа, за день до советского вторжения, Управление военных дел выпустило отчет, в котором говорилось, что должна делать Япония в том случае, если Советский Союз в ультимативной форме потребует вывода всех японских войск с континента. Согласно этому плану, варианты были такими: отвергнуть требования русских и вступить в войну с СССР вдобавок к той, что уже ведется с Великобританией и США; немедленно заключить мир с Великобританией и США и сосредоточить все усилия на войне с Советским Союзом; принять требования советской стороны и попытаться заручиться ее нейтралитетом, продолжая сражаться против Соединенных Штатов и Великобритании; или принять требования Москвы и вовлечь СССР в Великую Восточноазиатскую войну. Из всех этих вариантов, по мнению военных, наилучшим было удовлетворение требований Советского Союза и либо сохранение советского нейтралитета, либо, если получится, привлечение русских на свою сторону в войне против Великобритании и США. Авторы отчета рекомендовали в случае вступления Советского Союза в войну «предпринять все усилия, чтобы как можно скорее прекратить войну с СССР и продолжить боевые действия против США, Англии и Китая, сохраняя нейтралитет в отношениях с русскими»[356]. Здесь важно отметить, что до самого момента советского вторжения военное руководство Японии не только не верило в возможное нападение, но и считало, что сможет сохранить нейтралитет с СССР или привлечь Советский Союз на свою сторону в войне с союзниками. Генеральный штаб и командование Квантунской армии тешили себя иллюзиями, полагая, что возможное нападение Советского Союза так и не случится.

Когда советские войска начали свое развернутое наступление, штаб Квантунской армии уведомил Императорский Генеральный штаб о том, что советская операция является полномасштабным вторжением. Эта информация стала для военного руководства Японии полной неожиданностью. Штаб Квантунской армии немедленно запросил инструкций у Генштаба, что делать в сложившейся ситуации. Однако майор Сигэхару Асаэда, отвечавший за советское направление, поначалу вовсе отказался подходить к телефону, а когда наконец взял трубку, был уклончив и не давал конкретных указаний [Yomiuri shinbunsha 1980: 184–185].

Заместитель начальника Генштаба Кавабэ, ночевавший в своем кабинете, был разбужен в шесть утра известиями из разведывательного управления, которое перехватило радиосообщения из Москвы и Сан-Франциско о том, что Советский Союз выпустил ноту об объявлении войны Японии. Кавабэ записал в дневнике свое первое ощущение от этой новости: «Русские наконец взялись за оружие! Я оказался неправ»[357]. Кавабэ был главным творцом стратегии «Кэцу-го», и поэтому он с особым упорством выступал за сохранение нейтралитета с Советским Союзом за счет переговоров. Нападение СССР подорвало сами устои его веры. Восклицательный знак в конце первого предложения из дневника Кавабэ много говорит о пережитом им шоке.

Для того чтобы понять, что стало для Кавабэ большим шоком – атомная бомбардировка Хиросимы или нападение Советского Союза, – достаточно сравнить записи из его дневника за 7 и 9 августа. 7 августа Кавабэ написал следующее:

Прочитав несколько отчетов о воздушной атаке на Хиросиму с применением нового оружия, произошедшую вчера, утром 6-го числа, я испытал сильное потрясение. <…> В связи с этим событием военная ситуация ухудшилась настолько, что положение дел стало еще более тяжелым. Мы должны проявить упорство и продолжить сражаться[358].

Кавабэ признает, что испытал «сильное потрясение» (сигэки), прочитав донесения об атомной бомбардировке Хиросимы. Тем не менее он избегает употребления слова «шок» (сёгэки). Сравнив этот отрывок с его записью от 9 августа о том, что «русские взялись за оружие», мы видим, что новость о нападении СССР потрясла Кавабэ сильнее, чем известие об атомной бомбе.

Тем не менее даже после вестей о советском вторжении Кавабэ был полон решимости продолжать войну. Он написал туманную докладную записку, в которой первостепенной задачей объявлялось продолжение войны против Соединенных Штатов, а также предлагалось ввести военное положение, распустить правительство и установить военную диктатуру. Что касается ситуации в Маньчжурии, он писал, что Япония должна полностью оставить эту территорию и оборонять только Южную Корею[359].

Когда Кавабэ изложил свою позицию Умэдзу, начальник Генерального штаба воздержался от высказывания собственного мнения на этот счет. Прямо перед заседанием «Большой шестерки» Кавабэ зашел в кабинет министра армии. В манере поведения Анами не было заметно никаких изменений. Выслушав заместителя начальника Генштаба, министр армии сказал, что, насколько он понимает, мнение Кавабэ совпадает с позицией всего Генерального штаба. Кавабэ предположил, что