ТИК - Алексей Евдокимов

Энергия мысли и творчества — страшная штука: она и так расшатывает стенки своего «реактора», а если ей не находится выхода и применения — разносит его к черту. Я видел, как это происходит с тобой, с нами обоими — и все искал возможность пообщаться по душам, еще тешась самообманом, что, может, хоть вместе мы нащупаем какой-то выход. Ну, мы и пообщались. Даже втроем с Ником, у которого был тот же синдром. И доходчиво объяснили друг другу то, что было на самом деле понятно всегда — что выхода нет. Что его не может быть в принципе. Нам хватило всего одного вечера.

Как ни смешно, но спустя восемь без малого лет я купился на тот же самый самообман! Я посмотрел на тебя, на новую тебя, довольную (вроде как) собой и миром — и подумал: может, ты нашла какой-то вариант? Может, он есть, а я его просто не заметил? Ну что, Jane Doe, я долго окучивал тебя на «Синефобии», осточертев всем знакомым и полузнакомым киноманам кретиническими вопросами, я таки добился признания и взаимности, я вызвал тебя на приватный и даже довольно искренний (правда же?) диалог — чтобы в очередной раз удостовериться: нет выходов. Нет вариантов.

Их нет хотя бы потому, что никто из нас никогда даже не стоял в ситуации выбора.

Даже тогда — в отлично обоим нам памятном мае девяносто восьмого. Ни ты, ни я, ни Ник. Ни даже Ник.

Тебе в то утро выбирать было не из чего. Единственная альтернатива валялась, окоченевая, перед тобой в вонючей луже засохшей крови. Неминуемую смерть нельзя считать альтернативой и вопрос стоял только так: хватит ли у каждого из нас силы и гибкости трансформироваться для совсем другого существования (как, не знаю, у рыбы в высыхающем водоеме)? У тебя — хватило, ты сумела отрастить легкие и конечности. У меня мало что вышло: я все больше ползаю, задыхаюсь и вряд ли долго протяну.

Не стоит вообще преувеличивать способность человека к осмысленному выбору. Ни хрена мы как правило сами не решаем (даже те, кто способен осознать сам факт выбора). Решает не сила наша, а слабость — не разум и воля, а рефлексы. Физиология. Клетки центральной нервной системы.

У Ника последняя была с неустранимым дефектом под названием «стойкая суицидальная фиксация» (помнишь его исполосованные с внутренней стороны предплечья?). Поэтому Ник восемь лет уже как на Новом Болдерайском кладбище. У меня — набор мелких и крупных неполадок: фобии, неврозы, алкоголизм и патологическая асоциальность. И вот он я: ни с чем, ни при чем, никто, нигде. У тебя… ну, про себя ты сама много писала.

Если ты сравниваешь, к чему мы оба пришли за эти восемь лет, ты, наверное, испытываешь некое запланированное спокойное удовлетворение: вот наглядное подтверждение, что ты сумела выжить. По сравнению с моим пьяным бродяжничеством (я ни на децл не красуюсь: это существование действительно сводится только и исключительно к бессмысленному пьяному полусумасшедшему мелкоуголовному бродяжничеству) ты действительно ЖИВЕШЬ, живешь комфортно и полнокровно, имея основания для довольства собой и миром… Точно так же, Ксанка, как я все эти восемь лет, вспоминая Ника, говорю себе: ну ты хотя бы ЖИВ. Хотя бы физически. Ходишь, говоришь, превращаешь кислород в углекислоту, а жратву в какашки…

А знаешь что НА САМОМ ДЕЛЕ? На самом деле не только мы с тобой за это время пришли к одному и тому же — а мы оба спустя восемь лет пришли к тому же, что и Ник!

Мы оба — покойники, Ксюха. Неважно, что ходячие. Так даже хуже (ибо сказано: «хороший покойник — мертвый покойник»). Монстры, (анти)герои того самого жанра, что мы с тобой столь горячо обсуждали последние месяцы. Ну а что жизнь после смерти, не-жизнь то есть, у нас с тобой разная — дело исключительно эстетики. В этой разнице есть своя логика, хотя она ничего не меняет и не отменяет. Я, социопат, не способный нормально существовать среди себе подобных и всю дорогу терявший социальные и человеческие связи, в итоге просто развоплотился. Сделался чем-то вроде привидения. Это ведь впрямь не фигура речи: меня не видят в упор — буквально!

А ты — ты таки умерла в своем прежнем качестве. В качестве носителя разума. Ты захотела стать такой же, как те, у кого его и не имелось никогда (не в принципе — а как доминанты существа). Но ты — это ты: такая как ты есть, и для тебя-то он был доминантой! Нельзя себя настолько изменить — можно только убить. Ты сделала это. И умерла.

Ты продолжаешь есть, пить, выступать по телику, сосать кому-то член, тусоваться по кабакам, менять прокладки, катать сценарии, испражняться, ездить в Барселону — но ты покойница. И ты ведь сама это знаешь. Просто стараешься об этом не думать. Но получается чем дальше, тем хуже — правда? Потому что распад тканей-то идет: наступает и пропадает окоченение, появляются трупные пятна, буреют кайма губ и углы глаз, зеленеет, начиная снизу, живот, крепчает запашок меркаптанов… Принюхайся — от тебя же невыносимо смердит. Посмотри на себя, остановись и посмотри внимательно: на эти раздутые руки и ноги, на вспученное туловище, на серо-зеленую кожу в грязной венозной сетке, на лопающиеся, исходя газом и сукровицей, гнилостные пузыри с бледно-желтым дном. Потрогай себя — видишь, как легко снимается эпидермис? Глянь в зеркало: ты узнаешь это толстое перекошенное лицо с шевелящимися в углах глаз личинками, с текущей изо рта бурой жижей? Оно тебе нравится? Ты довольна, Ксюха?

Ксения сморщилась, но дочитала до конца. Брезгливо кликнула другую страницу, пробормотала: «урод больной… ебанько», потом вдруг фыркнула. Прикрыла на секунду веки, слегка передернула плечами и решительно взяла телефон. Нашла в памяти номер, мотнула головой, отбрасывая волосы с уха.

— Саша?.. Привет, это я, Ксения… Слушай, помнишь, ты говорил о таком Максиме Лотареве?

24 марта, вечер

— Так чего, эта хата так все время пустая и стоит? — спросил Паша.

— Да вроде нарисовались уже какие-то претенденты-родственники, что ли. — Знарок пожал плечами, затянулся. — Но пока они права на нее не имеют. Они приезжали из Латвии своей, но когда срок у виз кончился, обратно свалили…

— А этот — залез туда?

— У него ключи остались. Он же бомжует. Смотрит, видимо: пустая хата. Ну, взял, зашел…

Паша хмыкнул. Знарок тряс пепел в окно с опущенным стеклом и смотрел через пустой двор на первый подъезд восьмого дома по улице Бакунинской. Этой суке Назаровой он, конечно, не доверял — но как только услышал вчера от нее про Лотарева, сразу послал ребят пробить гординскую квартиру. Оказалось, не соврала коза — этот урод, надо же, действительно там живет. Знарок поставил наружку. Поздно вечером Лотарев вернулся в квартиру. Знарок взял Пашу и мигом приехал.

Это была удача. Это была удача, на которую он и надеяться не мог. Ну что, спасибо Назаровой, хмыкнул он про себя… От же злоебучая девка. От же сука. Всех сдала. С Гордина своего начиная…

На хера она именно Аркаше-то стукнула, что он нал получать будет? Дацко думает, она не знала, что КБИ отмывал бабки вместе с «Логосом», что ребята из «Логоса» сами напрягли Гордина их для своего Фонда (как бы!) снимать… Гордин же, мудак, пробился в очередной раз кругом, задолжал всем, причем какие-то немереные суммы — вот они его и подписали этим заниматься: сами уже, по ходу, ссали, знали, что у банка проблемы начинаются… Но дура Назарова-то думала, что Гордин собирается «Логос» кинуть, партнеров своих типа, — ну и стукнула Аркаше, у которого пол-«Логоса» друганы. Она правильно понимала, что Дацко Гордина не переваривает и подляну ему устроит по такому случаю обязательно. Ну, Дацко и устроил.