Власов: восхождение на эшафот - Богдан Сушинский

Пользуясь покровительством влиятельного полковника Генштаба, барона фон Ренне, он настоятельно пробивался то к Геббельсу, то к Герингу, и даже помышлял о встрече с фюрером. И вот теперь Жиленков болезненно ощущал, что присутствие Власова постепенно снижает его акции в глазах немецкого руководства.

– Господа, хочу заверить вас, – отлично поставленным голосом «трибуна» заговорил Жиленков, – что конгресс русских сил станет событием общеевропейского масштаба, последствия которого будут сказываться уже в послевоенном мире. По личному заданию Гиммлера я занимаюсь подготовкой текста Манифеста этого конгресса, который будет обращен ко всем народам Советского Союза.

– Разве командарм уполномочивал вас связываться по этому вопросу с Гиммлером? – неожиданно послышался густой бас генерала Благовещенского.

– Это офицеры из штаба Гиммлера вышли на меня! – мстительно улыбнулся бывший партработник. – Что же касается вас, господин Благовещенский… Пора бы уже привыкнуть к тому, что ко мне, как к одному из зачинателей нового Русского освободительного движения, много раз обращались за советами и поддержкой из самых высоких сфер рейха. Ценят, знаете ли…

– И все же скромнее бы вам, Жиленков, скромнее… – проворчал бывший начальник училища противовоздушной обороны Наркомата Военно-Морского флота.

Однако никакого впечатления на Жиленкова этот выпад не произвел. Уже в который раз он давал понять всему русскому генералитету: не волнуйтесь, как только Власов дискредитирует себя, вы тотчас же получите в моем лице нового вождя. И, конечно же, более достойного.

– Мы будем исходить из того, что костяком Новой России станет союз славянских народов, а потому и проведение конгресса планируем в Праге, одном из древних центров славянства[83]. В городе славянского единения.

Власов недовольно покряхтел – его задевало то, что даже о месте проведения конгресса, которое, как считал командарм, все еще не было определено, он узнаёт позже Жиленкова, да к тому же из его уст. Хотя и на сей раз прервать Жиленкова командарм не посмел, однако же и стоять рядом с ним тоже счел неудобным. Вернувшись за стол, он начал лихорадочно листать подаренную ему Штрик-Штрикфельдтом записную книжку, словно бы собирался тотчас же звонить Гиммлеру и выяснять правильность слов генерала Жиленкова.

– Конгресс должен создать Комитет освобождения народов России, – безмятежно продолжал тем временем бывший член Московского горкома партии, – которому будут подчиняться не только дивизии РОА, но и русские казачьи части генерал-лейтенанта Петра Краснова. Кстати, сегодня среди нас есть и представитель казачества полковник Кононов, который назначен командиром 102-го казачьего полка вермахта.

– Так точно, – поднялся со своего места моложавый на вид, но уже отмеченный ранней сединой казак, заметив, что Власов оторвался от своей записной книжки и лихорадочно отыскивает его взглядом.

– Это хорошо, что вы присутствуете здесь, – глухим, угнетенным голосом проговорил командарм, – но плохо, что меня не поставили об этом в известность.

– Мое упущение, – подхватился комдив Буняченко. – Обязан был предупредить вас.

О Кононове, тогда еще майоре Красной Армии, Власов впервые услышал в конце августа или в начале сентября сорок первого. Участник Финской войны, награжденный орденом Красной Звезды за бои в окружении, этот офицер повел большую часть своего полка в плен, вместе с командирами и комиссаром. Но самое удивительное, что, убедив офицеров полка и добрую тысячу своих солдат сдаться немцам, Кононов повел их в плен с развернутым знаменем. А пораженному этой картиной генералу сразу же заявил, что, «вместе со своими солдатами, желает сражаться против ненавистного русскому народу сталинского режима».

Тогда, в сентябре сорок первого, Власову казалось, что описанная в немецкой листовке сцена сдачи полка при развернутом знамени – обычная пропагандистская выдумка, и только здесь, в Германии, убедился, что на самом деле все это правда. Оставленный для арьергардного прикрытия отхода дивизии, полк Кононова действительно пошел сдаваться в плен, хотя боевая обстановка не вынуждала его к этому.

Власов понимал, что сам он тоже выглядит в глазах миллионов русских, особенно в глазах советского генералитета, предателем. Тем не менее простить «герою Финской» Кононову[84] того, что, оставленный прикрывать отход дивизии, он откровенно предал ее и повел солдат в плен вместе со знаменем полка, – он не мог. Слишком уж это выглядело по-предательски.

Однако Жиленков мукам сомнений не предавался. Его уже захлестывала стихия общественной деятельности.

– Уже сейчас предполагается, – продолжил он свою речь, – что отдел управления казачьими войсками КОНРа возглавит белогвардейский генерал Татаркин, прекрасно знающий особенности и белого, и монархического движений русских сил в Европе и США.

Чем дольше говорил Жиленков, тем очевиднее становилось его ораторское и идеологическое превосходство над Власовым.

– Как по-писаному чешет, райкомовская его душа! – прохихикал известный весельчак генерал-майор Закутный, который в свое время командовал стрелковым корпусом, будучи в прошлом самым старшим по должности командиром Красной Армии, после командарма Власова.

Однако он единственный из всех присутствующих ни на какую особую должность не претендовал, довольствуясь тем, что и на фронте уцелел, и в плену выжил, а теперь вот еще и так неплохо устроился. Этот человек умел радоваться тому, чем обладал и чем наградила его судьба, поэтому, наверное, чувствовал себя самым счастливым из всего комсостава Русской Освободительной.

Когда Жиленков наконец завершил свою речь, Власов счел совещание скомканным и часть участников его отпустил, а начштаба Трухина, а также Мальцева, Малышкина и Меандрова, пригласил в отведенный ему кабинет. Однако по дороге туда Власова догнал генерал Шаповалов. Своему по-крестьянски грубоватому, кирпичного цвета лицу он пытался придать вид истинного благородства, вот только получалось это у пролетарского генерала крайне плохо.

– Еще раз, теперь уже лично, хочу поблагодарить за назначение меня на пост командира дивизии, господин командующий армией.