Четверо - Александр Пелевин

Он что-то говорил ему, кажется, только что, наверное, во сне. Странно.

Что же он говорил? А вот, точно, он нёс что-то про какое-то представление.

А ещё он рассказывал, будто всё, что он делал, – для того, чтобы разговаривать с миром. Это его язык. Язык не слова, но действия.

Бред какой-то.

А что он, собственно, делал?

Хромов не мог этого вспомнить. Слишком лениво, тепло и уютно.

Ещё этот трудный пациент просил его что-то сделать. Но что? Непонятно.

Чёрт, а где Таня и почему от неё до сих пор нет ни звонков, ни сообщений? Что вообще произошло ночью?

Ему вдруг показалось, что он кого-то убил.

Нет, бред какой-то, он врач-психиатр, а не убийца.

Но это ощущений, будто ты со всей силы всаживаешь нож в чьё-то тело, сильно и глубоко, по самую рукоять, и пальцы заливает чем-то горячим и липким, – это ощущение такое свежее, подробное и настоящее.

Надо ещё поспать. Не надо думать о всяких глупостях.

А потом ему показалось, будто он лежит на берегу моря, лицом в холодной и мокрой гальке, и набегающие волны обдают его прохладой. Как в Крыму. Он вспомнил, что очень хотел в Крым, да, вот в мае возьмёт отпуск и обязательно полетит в Крым. Может, и мост достроят. Но даже если достроят, лучше полететь и не тратить драгоценное время отпуска на поездку. Да, он возьмёт отпуск и полетит в Крым.

На море хорошо и уютно, тепло, можно купаться, лежать на разогретой гальке.

Но это не галька, а снег, и вокруг темно.

Хромов разлепил глаза.

Он понял, что лежит лицом в снегу и правая щека ничего не чувствует, а глаза слезятся.

Он попытался поднять голову, но шея совсем затекла, и он смог только повернуться в сторону. Вокруг непроглядная темнота. Кажется, это лес.

Рядом – никого.

Чёрт, чёрт, чёрт, подумал он, что сейчас произошло, где Поплавский.

Он стал вспоминать, но последнее, что приходило в голову, – слова Поплавского «мы пришли».

Ещё был нож. Откуда нож? Почему нож?

И только сейчас он понял, что сжимает в окоченевшей руке нож, запачканный чем-то липким и мокрым.

Где Поплавский, чёрт возьми?

Он привстал и сел, привалившись спиной к дереву.

Вдалеке замелькали жёлтые фонари.

Планета Проксима Центавра b

25 декабря 2154 года

18:45 по МСК

Лазарев уселся в кресло, бешеным взглядом осмотрел пульт.

Все показатели в норме.

До старта две минуты.

Правой рукой он по-прежнему крепко сжимал стальную звезду.

Он опустил стекло скафандра, защёлкнул шлем, откинулся на спинку кресла, пристегнулся ремнями.

Надо просто нажать кнопку старта в нужный момент, секунда в секунду.

– «Аврора», ты в порядке? – спросил он в микрофон.

– Мне лучше, – ответила «Аврора». – Воздействие на мой интеллект исчезло. Я не знаю, что это было.

– Хорошо, хорошо… – прошептал Лазарев.

Значит, резервная копия не пригодится.

Он посмотрел в иллюминатор, но не увидел там ничего, кроме чёрной морской глади и грязно-зеленоватого неба.

Неужели море решило отпустить его?

Он посмотрел на звезду в руке.

До старта – минута.

Он судорожно вздохнул.

Пятьдесят секунд. Сорок. Тридцать…

– «Аврора», я стартую через тридцать секунд. Орбита корабля в норме?

– В норме.

Десять секунд.

Три, две, одна.

Он вдавил красную кнопку и почувствовал, как вибрирует под ним кресло. Модуль закачало и затрясло, где-то внизу нарастал гул, сначала еле слышный, а потом всё громче и громче, и это уже был бурлящий рокот, и всё трясло и качалось ещё сильнее.

У Лазарева задрожали пальцы.

Его резко толкнуло снизу. Тело вдавилось в кресло, руки прижались к коленям.

Он повернул голову и увидел, что в иллюминаторе больше нет моря. Только небо.

– Летим, – прошептал он одними губами.

Нарастало давление, и его ещё сильнее вжимало в кресло. Он взглянул на приборы – всё в порядке, всё как надо, лишь бы не подвели расчёты, лишь бы хватило топлива.

Стиснув зубы до крови, он застонал.

Небо в иллюминаторе стало прозрачно-зелёным, а потом синеватым, а потом жёлтым.

– «Аврора», тридцать секунд, полёт нормальный, – сумел он проговорить пересохшими губами.

Через минуту перестало трясти, и Лазарев увидел, как за иллюминатором разливается холодная чернота, подёрнутая зеленоватой дымкой. В черноте блестели звёзды.

Он дотянулся до рычажка на пульте и включил переднюю камеру. «Рассвет» теперь можно было увидеть невооружённым глазом прямо по курсу.

Теперь – самое важное. Надо максимально сконцентрироваться и сделать всё, как надо. Это единственный шанс.

На расстоянии километра от «Рассвета» он включил программу стыковки.

Модуль слегка наклонило, и Лазарев увидел, что корабль приближается к нему со стороны стыковочного шлюза.

Господи, господи, лишь бы получилось.

– Давай, давай… – проговорил Лазарев и вдавил кнопку на пульте, чтобы дать модулю команду на стыковку.

Шлюз «Рассвета» приближался. Лазарев видел его на чёрно-белом экране. Ровно по центру. Отлично.

– Давай, давай… – повторил он.

Шлюз на камере всё больше и больше, и теперь надо выключить все двигатели и сбавить скорость. Теперь от него ничего не зависит.

До стыковки минута.

Тридцать секунд.

Десять…

Лазарев закрыл глаза и стал считать про себя.

Девять, восемь…

Снова открыл глаза и тут же опять зажмурился.

Пять, четыре…

– Господи.

Два, один.

Лязг и щелчок.

И тишина.

Он открыл глаза.

На экране горела надпись «Стыковка завершена».

– Добро пожаловать на борт, командир, – прозвучал в наушниках голос «Авроры».

Лазарев со всей силы ударил кулаком по колену и заорал.

– Вы можете повредить голосовые связки, – сказала «Аврора».

Лазарев расхохотался, по его щекам покатились слёзы, лицо раскраснелось. Он закачался в кресле из стороны в сторону и стал судорожными движениями расстёгивать ремни.