Орден Сталина - Алла Белолипецкая

Великий князь взглядывал время от времени на своего любимца – но смотрел на него, явно думая о другом. Сидя за столом, он выводил на последней странице своей тетради:

Потусторонние сущности, коим даже названия нет (я решил называть их для себя словом инициаторы), хлынули сюда.

Тут Николай Михайлович прервался; видение – на удивление схожее с реальностью – посетило его. Он, как наяву, увидел перед собой человека в длинных одеждах, с коричневым от загара лицом, с глубокими поперечными морщинами на лбу. Человек этот – ему можно было дать и сорок лет, и семьдесят, – произнес что-то на неизвестном великому князю языке. Но Николай Михайлович взял с собой переводчика и незамедлительно услышал те же слова по-русски:

– Им нужно пятьдесят лет. Два года и четыре цикла по двенадцать, – вот что сказал тибетский монах, к которому великий князь добирался почти четыре месяца.

А затем видение исчезло так же быстро и внезапно, как появилось. Так что перо великого князя лишь на миг зависло над бумагой, а затем он продолжил писать – мелким твердым почерком:

Инициаторы выбирают детей, чья воля еще слаба, или тех, кто отпал от своей исконной Церкви, и овладевают их душами. Существ, которыми эти несчастные становятся, прежде именовали в народе словом двоедушники…

И Николай Михайлович, изо всех сил стараясь сдерживать свой гнев – не на большевиков он гневался, на самого себя, рассказал о том, для чего именно двоедушники понадобились Той стороне. Едва только он закончил, как по коридору каземата загрохотали тяжелые шаги. Второпях великий князь вырвал исписанный лист из своей тетради, свернул его в несколько раз и позвал кота:

– Вальмон, иди сюда!

– Следовало предположить, что именно для этого всё и затевалось, – сказал Сталин; он сидел, положив ладонь на дважды перечитанное им письмо великого князя. – А от пятидесяти лет теперь осталось только восемнадцать… – И тотчас, без перехода, Хозяин спросил: – Сколько вам лет, товарищ Скрябин?

– Девятнадцать, – соврал Коля, страшно смутился и добавил: – Исполнится шестнадцатого декабря.

– Стало быть, у вас тоже день рождения в декабре, – констатировал Иосиф Виссарионович и вновь без всякой преамбулы задал вопрос: – И что можно Врагу противопоставить?

– Что касается двоедушников, то тут, боюсь, что-либо противопоставить очень сложно, – сказал Коля. – Эти создания будут до конца действовать в рамках инициативы, которую им навязали. Даже их смерть не навредит инициаторам. Те – суть чистая энергия, и вместо одного реципиента они немедленно найдут другого. Единственный способ борьбы – перекрыть инициаторам канал связи: заделать кладязь. Но для этого потребуется оружие невиданной силы. Например, такое, как пушка Филиппова. Нет ли возможности получше изучить его разработки?

Еще до того, как Хозяин заговорил, Скрябин по одному его мимолетному выдоху понял, что тот скажет.

– Нет, – произнес Сталин, – такой возможности не имеется.

«Карлик, – только и подумал Николай, – он изъял из бумаг инженера самую главную их часть – чертежи и расчеты. А уж остальное дозволил забрать Кобе…»

– Тогда, – проговорил юноша вслух, – придется создать сверхмощную бомбу – такую, какой человечество пока не обладает. И вдобавок – обнаружить местонахождение кладязя, который, похоже, постоянно перемещается. Конечно, это задачка со всеми неизвестными… Разве что решить ее помогут те, на кого собирал досье Григорий Ильич Семенов.

Некоторое время они со Сталиным молча сидели друг против друга. Потом Хозяин произнес:

– Похоже, о Семенове помним теперь только мы с вами. Может, всё дело в том, что мы оба видели того посланника – карлика?

«Неужто все остальные позабыли о Григории Ильиче?» – изумился Коля, но, уж конечно, не стал брать под сомнение слова Хозяина. Чуть подумав, юноша произнес:

– Полагаю, тут иная зависимость. Мы по той же причине смогли запомнить Григория Ильича, по какой сумели увидеть почтальона. Эти сущности далеко не всем показываются на глаза.

Сталин хмыкнул, но видно было, что эти слова ему понравились.

– Вы не рассказали мне, – проговорил он, – как Семенов закончил свою жизнь, и не объяснили, что именно эти папиросы делают с людьми. Я ведь сам – курящий человек, мне интересно, что могут мне подсунуть. – На лице Хозяина Коля не увидел даже намека на улыбку: человек в светлом кителе был абсолютно серьезен.

– Хорошо, обо всём – по порядку.

И Николай принялся рассказывать о своем подземном приключении. Когда он закончил, Хозяин кивнул, словно чего-то подобного и ждал.

– Уточняющий вопрос. Когда именно его не стало? – Он указал трубкой на фотографический портрет Семенова. – Можете точно назвать мне время?

– Вчера между шестью и семью часами вечера, – не задумываясь, ответил Николай.

Сталин откинулся на стуле, и лицо его приняло – поразительное дело! – умиротворенное выражение. Скрябин ожидал чего угодно, только не этого. Неудивительно: ни один человек на свете не ведал, что вчера вечером – примерно без четверти семь, – выматывающая тревога, более двух месяцев терзавшая Сталина, вдруг пропала. И он испытал одно из самых счастливых мгновений в своей жизни – мгновение освобождения от страха. Только до сего момента не знал, какое именно событие его вызвало.

– Хорошо, что вы и это запомнили, – сказал Хозяин и посмотрел на три пачки папирос, лежавшие в Колиной папке.

– Что будет, – спросил Сталин, – если я вызову сейчас Поскрёбышева и предложу ему взять одну из этих пачек?

– Я не знаю, что будет, Иосиф Виссарионович, – признался Коля. – Но, боюсь, ничего хорошего с вашим секретарем после этого не случится.

Ровно через минуту несчастный Александр Николаевич уже стоял в кабинете Вождя и вертел в руках одну из квадратных папиросных коробочек.

– Можете идти, – произнес Сталин, обращаясь к секретарю, и тот, сунув подаренный «Беломор» в нагрудный карман, направился к выходу из кабинета.

«Что же Александр Николаевич сотворит?» – в смятении подумал Коля, и перед ним промелькнули два воспоминания: одно – вчерашнее, другое – двухмесячной давности. Они были яркими, и студент МГУ еще находился под их впечатлением, когда Поскребышева на полпути к дверям вдруг повело в сторону – возле одного из огромных, задернутых легкими шторами окон.

Скрябин понял, что сейчас произойдет (Я так и знал!), и начал уже подниматься со стула, чтобы прийти Александру Николаевичу на помощь, однако рука Хозяина легла юноше на плечо. Вроде бы и веса-то особого в этой руке не было, однако Колю она пригвоздила к месту намертво.

А с Поскрёбышевым творилось неладное. Виляющей походкой он подошел к окну и прямо через штору ткнулся в стекло головой. Ткнулся сильно: раздался звон если не разбившегося, то, по крайней мере, основательно треснувшего стекла. Но это было только начало.