Лорды Белого Замка - Элизабет Чедвик (Англия)

– Но на этот раз понапрасну тратить силы и средства пришлось мне, и все ради тебя, – сердито возразил Жан и, наклонившись над корытом, плеснул себе в лицо водой. – Я прочесал все леса между Кентербери и Карлайлом. Заехал сюда дней двенадцать назад, а Эммелина и представления не имеет, где племянничек: говорит, вроде как двинулся на север, а может, и нет.

– Извини, что доставил тебе неприятности. Но с другой стороны, я рад, что даже для тебя оказался таким неуловимым. – Фульк хлопнул Жана по влажной спине. – Пошли. Кувшинчик эля и тетушкин куриный пирог мигом поднимут тебе настроение.

– Господи, да ты, как я погляжу, даже после всего, что произошло, по-прежнему не устаешь радоваться жизни! – съязвил Жан. – Мои новости выслушать не хочешь?

– Разумеется, хочу, но поскольку ты разыскиваешь меня уже недели две, не меньше, то полчаса ничего не решат.

Он щелкнул пальцами, подзывая мальчика-конюха, который катил тачку с грязной соломой из стойл к навозной куче, и приказал тому позаботиться о лошади гостя.

– Ну-ну, как знаешь, – мрачно кивнул Жан, входя вслед за Фульком в прохладу дома.

Он поздоровался с братьями Фицуорин, расцеловал Эммелину и сел за стол, чтобы подкрепиться. Запустив руку под котту, протянул Фульку пакет с печатью Хьюберта Уолтера, архиепископа Кентерберийского.

– Читай, а то у тебя как-то маловато забот, – хмыкнул Жан и набросился на пирог.

Фульк сломал печать и развернул лист пергамента. Почерк писца был аккуратным, стремительным и разборчивым: каждое слово, ясное как день, связывалось с другими в острые, словно боевая стрела, фразы. Фицуорин беззвучно шевелил губами. От напряжения у него задвигалась кожа на лбу.

– Теобальд умер, – наконец сказал он.

Жан кивнул:

– Я был у Хьюберта, когда пришло печальное известие, и присутствовал, когда архиепископ диктовал это письмо. Очевидно, почувствовав себя плохо, Теобальд написал брату, распорядившись немедленно уведомить тебя в случае его смерти.

Фульк сглотнул:

– Теперь женихи наверняка дерутся за его вдову, как свора собак за кость.

Он снова заглянул в письмо. Хьюберт излагал факты с откровенной простотой. Мод вернулась в Англию и отправилась в Кентербери за защитой, но тут приехал ее отец и заявил, что, как ближайший родственник, отвечает за нее.

– Ле Вавасур заграбастает ее земли, а потом продаст Мод самому выгодному претенденту, – с тревогой предположил Фульк.

– И это еще не все. Думаю, и за королевский фавор он тоже поторгуется, – ответил Жан. – Весьма выгодно подложить свою дочь в постель королю Англии. Схватить Иоанна за причинное место, чтобы дотянуться до его уха, – назовем это так, а потом сбыть Мод замуж, но лишь после того, как высочайшая похоть будет удовлетворена и урожай милостей собран.

Фульк вскочил и стремительно подошел к краю помоста. Помотал головой, отгоняя картину, которую не желал видеть. А затем сжал пергамент в кулак и обернулся:

– Мод еще в Кентербери?

Жан запил остатки пирога добрым глотком эля:

– Не знаю. Была там, когда я уезжал, но, как уже было сказано, я ведь больше двух недель провел в дороге, пытаясь тебя найти, а до Кентербери четыре полных дня пути. Без сомнения, милорд Хьюберт постарается сделать все, что в его силах, чтобы удержать Мод у себя, но дольше определенного времени он тянуть не сможет.

Несколько секунд Фульк безмолвствовал, напряженно размышляя, а затем перешел к решительным действиям:

– Сейчас еще только полдень, можно отправиться в путь прямо сегодня. Уже через час будем в дороге, можно ехать и ночью.

– Стало быть, пуховые перины отменяются, – шутливо посетовал Жан, вставая. – Я знал, что, едва прочитав письмо, ты помчишься в Кентербери как ошпаренный. Мне потребуется свежая лошадь. Моя стерла ногу, так что пусть недельку попасется на лугу.

– Возьмешь одну из моих. – Фульк сошел с помоста, чтобы отдать распоряжения.

Жан поймал его за локоть:

– Между прочим, Теобальд все знал про тебя и Мод.

– Что именно? – Дымчато-ореховые глаза Фулька вдруг стали подозрительными.

– Что вы оба оставались верны ему.

– Тогда, надеюсь, он так и не узнал, насколько близко мы подошли к тому, чтобы нарушить эту верность, – парировал Фульк и, не интересуясь тем, что скажет ему в ответ Жан, быстро зашагал прочь.

Мод холодно смотрела на отца:

– Но я вовсе не желаю жить в вашем доме, батюшка!

В траурном черном платье, с накидкой из простого беленого льна, она выглядела как монахиня и чувствовала себя соответственно. Этакая суровая служительница Христа, которую ни пытки, ни муки ада не заставят изменить вере.

– Я, кажется, не спрашивал, чего ты желаешь или не желаешь, – ответил дочери Робер ле Вавасур. – Твой долг – исполнять то, что я скажу. Я знаю, что о мертвых плохо не говорят, но слишком уж покойный муженек тебя разбаловал. А расхлебывать теперь приходится другим.

– Архиепископ не возражает, чтобы я оставалась здесь, под его покровительством.

Мод твердо решила ни в коем случае не выходить из себя. Иначе отец получит лишнее подтверждение тому, что перед ним – истеричка, не способная разумно вести собственные дела.

– Ха! Архиепископ не возражает! – фыркнул ле Вавасур. – Да у него свой корыстный интерес: хочет держать под контролем земли покойного братца, которые достались тебе в наследство.

– А у вас, я так понимаю, нет никаких интересов? Вы, будучи сострадательным отцом, лишь бескорыстно проявляете заботу о скорбящей дочери? – едко поинтересовалась она.

Робер подбоченился:

– Представь себе, именно родительская забота заставляет меня беспокоиться о том, чтобы твоим богатством распоряжались должным образом.

– Я сама в состоянии распоряжаться наследством и, повторю еще раз, не желаю жить в вашем доме. Не хочу, чтобы вы мной управляли. – Мод поджала губы.

– Пока ты снова не выйдешь замуж, твое наследство находится под моим попечительством, как и ты сама. – Его покрасневшая лысина заблестела. – Ты будешь делать, как я скажу, и точка!

Отец и дочь злобно смотрели друг на друга. Они находились сейчас в архиепископском дворце, в маленькой комнатке, вход в которую закрывала портьера. Тяжелая ткань хоть и приглушала голоса, но не могла скрыть от священников, чиновников и монахов, снующих вдоль коридоров по своим делам, что внутри происходит ожесточенный спор.

Мод понимала, что ее загнали в угол, и от этого вела себя еще более дерзко.

– Я воспользуюсь правом церковного убежища, – пригрозила она.

– Ты этого не сделаешь! – захлебнулся от гнева Робер.

Продолжать спор было бессмысленно. Мод пошла было к выходу, но отец крепко схватил ее за руку – она подумала, что теперь, наверное, останется синяк, – и рывком развернул к себе.