Темная вода - Ханна Кент

— Он умер в октябре.

— Это ведь явилось большим несчастьем для вас — остаться вдовой с ребенком-калекой на руках?

Мартин с монетами на веках, с тарелкой сухих трав на животе, дым от трав в глиняных трубках, которым обкуривали посеревшую кожу покойного. Мартин, пахнувший небом и долиной, Мартин вдруг схватился за сердце и упал на землю, когда боярышник засветился огнями.

— Миссис Лихи? — Это был голос судьи. — Не будете ли вы так любезны отвечать, когда вас спрашивают?

Обвинитель нахмурился:

— Вам было тяжело заботиться о ребенке-калеке в одиночку, будучи вдовой?

Нора облизнула губы.

— Это было большим несчастьем для меня.

— Мэри Клиффорд сказала, что мальчик был обузой для вас, когда вы лишились мужа. Это правда?

— Да. Он был обузой. Почему я и наняла ее. Чтоб была еще хоть пара рук.

— Миссис Лихи, Мэри Клиффорд также утверждала, что, когда она служила у вас, вы перестали называть внука Михялом и стали говорить о нем как о «фэйри». К тому же она сказала, что вы называли ребенка «оно». Будьте добры, объясните суду, почему вы перестали считать Михяла Келлигера вашим внуком.

Нора замялась:

— Я же видела внука раньше. Он совсем не был похож на того ребенка, которого мне принесли. Поначалу я думала, это от болезни, и пыталась лечить его, но ничего не помогало, а все потому, что мальчик был подменышем.

— Где же, вы полагаете, находится настоящий ваш внук, если ребенок, что был с вами, — это не он?

— Украден. У фэйри он, в их оплоте. Там, где музыка, и танцы, и огни.

По толпе прокатился приглушенный ропот.

Нора закрыла глаза. Под холмом. Там, где боярышник. Унесен волшебным ветром и чародейской травой к пограничью, местам между нашим и иным миром. Унесен прочь от всякой злобы и всех напастей. Не достоин Неба, но и грехов, что ввергают в ад, тоже не совершил. Где угодно. Может быть в воздухе, в земле, в воде…

— Миссис Лихи?

У Норы закружилась голова. Она открыла глаза, и внезапно за морем голов увидела своего племянника Дэниела, — он стоял неподвижно, бледный.

— Миссис Лихи, вам было крайне тяжело держать в доме увечного ребенка. Тяжело и стыдно. Он стал для вас обузой и причинил много горя. Ваша прислуга утверждает, что Михял беспрестанно плакал, что он не мог самостоятельно есть, не мог улыбаться, не умел говорить и… не умел любить. Он не давал вам спать. А ведь вы недавно овдовели, и ваше горе, видимо, не успело притупиться! — Обвинитель сменил тон: — Вас раздражало слабоумие Михяла, миссис Лихи. Возможно, даже злило. Злило до такой степени, что вы не видели ничего дурного в том, чтобы стегать беспомощного ребенка крапивой, которую вы намеренно и с умыслом собирали для того, чтоб она жгла ему кожу!

Нора замотала головой:

— Нет, чтоб заставить ноги его двигаться!

— Это ваше объяснение. Однако крапива не помогла. И тогда, как показала Мэри Клиффорд, вы прибегли к услугам Энн Роух. Обращались ли вы к Энн за ее «лечением» до этого времени?

— Ходила ли я к ней раньше?

— Да, я об этом вас спрашиваю.

— Нет, не ходила.

— Почему же?

— Повода не было. Но мой муж…

Ей вспомнился уголек в кармане Мартиновой куртки. Угли — обереги. Откуда взялся тот уголек? Из какого очага, какого костра?

Трижды обойти дом по солнцу с горящим угольком в руках на счастье. Уголек, брошенный на картофельное поле накануне Иванова дня. Трижды пронести уголек над еще не проклюнувшимися яйцами. Бросить горящий уголек в таз для мытья ног как оберег путешествующему, тому, кто вне дома.

Уголек преграждает путь злым духам.

— Будьте добры, повторите, миссис Лихи, что вы сказали? Суд не расслышал.

— Мой муж ходил к Нэнс. Однажды. С рукой.

— С рукой?

— Она была как лед. Онемела и не двигалась. А Нэнс вылечила ему руку.

— Таким образом, вам было известно, кто она такая, и вы знали, что в округе ее считают знахаркой?

— Я знала, что она ведунья. — Нора почувствовала на себе взгляд Нэнс и внезапно ощутила неуверенность. — Это она сказала, что это фэйри, и предложила его выгнать.

Обвинитель секунд обдумывал сказанное:

— Наверно, вы испытали большое облегчение, миссис Лихи. Беспомощный, тяжелобольной ребенок, от которого одно только горе и беспокойство, ребенок, которого вы так стыдитесь и — о, счастье! Вам говорят, что это вовсе не ребенок, а фэйри. Какое облегчение вы должны почувствовать от известия, что у вас нет перед ним никакого долга! Как легко теперь оправдать собственное отвращение и ужас! Ведь это не ваш внук.

Нора глядела, как картинно вскинул руки королевский обвинитель, обращаясь к присяжным. Те выглядели смущенными. Она лишь покачала головой, не в силах говорить. Им не понять. Они ведь не видели, как страшно изменился ребенок. В нем не было ничего человеческого — в этом похожем на скелет заколдованном тельце, в этих его омерзительных криках. Вот бы теперь очутиться дома, а там ее внук — сын ее дочери, показать бы им его, вернувшегося!

— Скажите суду, миссис Лихи, не было ли между вами договора, что вы заплатите Энн Роух за такое избавление от вашей беды и мучивших вас угрызений совести?

— Она денег не берет.

— Погромче, пожалуйста.

— Нэнс не берет денег. Яйца, куры…

— То есть некую плату она все-таки берет, не правда ли? Так договорились ли вы заранее, миссис Лихи, что она объявит вашего увечного внука фэйри, после чего станет гнать из него фэйри с помощью разных шарлатанских снадобий, ядовитых трав, а в конце концов его утопит, за что вы заплатите ей — едой ли, топливом, чем-либо из насущно ей необходимого?

— Я не…

— Отвечайте «да» или «нет», миссис Лихи.

— Не знаю. Нет.

Единственное, о чем думала Нора, стоя перед королевским обвинителем и слушая его вновь и вновь повторявшиеся вопросы, — это то, что она не владеет больше своим телом. Она не могла унять дрожь, босые ноги на холодном полу сводила судорога, и она с трудом понимала, о чем ее спрашивают и как ей отвечать. Ощутила ли она радость при виде того, как действует наперстянка? Огорчилась ли, когда наперстянка не убила его? Входила ли она в воду в то утро, когда утонул Михял, и, если Нэнс была тогда голой, почему Нора оставалась одетой? Почему она продолжала настаивать на том, что опекала фэйри, хотя уже знала, что тело Михяла найдено? Испугалась ли она и бежала ли с места преступления, узнав, что мальчик утонул, или же утопить его она намеревалась с самого начала?

Обвинитель твердил, что она его убила. У Норы защипало между ног, и она с ужасом почувствовала, как потекло по ляжкам. Закрыв лицо руками, она громко заплакала со стыда.