Ледяной клад - Сергей Сартаков

Лично для него предназначалось только обидное: "Что же лопату свою так, без жалости, вы откинули?"

Эти слова произнесла Феня. Михаил не ответил. Даже не повернулся к ней.

Не потому, что вообще не хотел с ней разговаривать, - потому, что об этом не хотел разговаривать.

Туго переступая одеревеневшими ногами, он побрел вслед за всеми к запруде, на гребне которой давно уже стоял Семен Ильич Шишкин и только и ждал знака Цагеридзе, чтобы приподнять шлюзовый заслон.

Победителем Михаил себя уже не считал.

Вода плеснулась на лед не очень шумно. Она выливалась через узкую щель под слабым напором. Громотухинское море еще не накопило всей своей силы. Запруда была всплошную увешана зубчатыми длинными сосулями. Они придавали всему сооружению фантастический вид. От них даже вокруг делалось как-то холоднее. Плеснувшаяся на лед первая вода сразу разрушила это впечатление. Дымясь белым паром, быстрые тонкие струйки поползли от запруды в разные стороны, мгновенно слизывая попадающиеся на пути снежные островки.

- Ура-а! - крикнул Максим.

Но почему-то никто не поддержал его, даже сам Цагеридзе. Все молчаливой толпой двинулись за растекающейся по льду водой.

Шли медленно, внимательно вглядываясь, нет ли еще где не замеченных раньше трещин, обвалов. Нет! Установленной для нее дорогой вода спокойно продвигалась все дальше. И все выше поднимался белый пар над узким ущельем. Не задержавшись надолго над только что засыпанной снегом огромной ямой, вода вступила, наконец, и на читаутский лед.

Теперь-то было можно!

- Ура-а! - закричал Цагеридзе, понимая, что одна, очень большая победа все же одержана.

И его поддержали все. Кричали, махали шапками, шутя, друг друга в бока подсаживали кулаками. А Цагеридзе вертелся направо-налево, шумел больше других, командовал:

- Открыть шлюз пошире!

Но прежде чем кто-либо успел двинуться с места, чтобы выполнить приказ начальника, и Косованов и Герасимов одновременно вскрикнули: "Стой!"

- Пусть так идет вода, - сказал Кузьма Петрович. - Спешить пока не нужно.

- Нет. Я думаю, надо закрыть совсем, - сказал Косованов. - Закрыть не меньше как на час или на два. Сперва должна промерзнуть эта вода. Она же теплая! Подержи ее долго - растопит снег.

Цагеридзе схватился за голову.

- Почему я всегда забываю, что вода зимой "теплая"! Дорогой Косованов, дорогой Кузьма Петрович, я бы мог наделать беды. Понимаю! Нужно попеременно открывать, закрывать, открывать, закрывать... Намораживать, накатывать лед тонкими листочками.

Начинало смеркаться. Мглистые облака все плотнее затягивали небо, слабыми порывами налетал низовой ветер. Как же быть с Громотухой? Запереть ее до утра? Много времени пропадет зря. Оставить открытым шлюз тоже нельзя. Косованов правильно говорит.

Цагеридзе подергал шапку с уха на ухо. Распорядился:

- Установить дежурство на всю ночь! Меняться через два часа.

Пообещал заплатить сверхурочные. Спросил, кто хотел бы остаться добровольцем, не уходя домой, отдежурить первую смену.

Вызвались многие. Пришлось, начиная с Перевалова, установить твердую очередь до утра: Максим Петухов, Павел Болотников и Мурашев. Каждому открыть шлюз один раз и закрыть один раз.

Михаил промолчал. Он чувствовал во всем теле невероятную усталость. Думал, только бы скорее лечь да выспаться! Неплохо бы, пожалуй, еще в баню сходить, попариться.

Да еще и такая мысль долбила его тонким клювом. Хоть всю ночь напролет просиди он у запруды один - не заметят. Сашку Перевалова, Федосью на тонких ножках, Женьку-ехиду, Павла Болотникова, Максима - любого заметят! А Михаил Куренчанин хоть пополам разорвись.

Он трудно сглотнул горькую слюну и выпрямился, как прикрученный веревками к столбу.

12

Максим поужинал дома, даже часочка полтора вздремнул в тепле и вышел, точно рассчитав время.

Он захватил фонарь. Ночь темная, безлунная, собьешься с тропы, и кто его знает, как еще там поведет себя Громотуха, - будешь шлепать впотьмах по воде.

Ветер наскакивал такими же, как вечером, стремительными, короткими порывами, шурша в застывших вершинах сосен, прокатывался над головой. А потом наступало странное и удивительное беззвучие, уши словно бы закладывало ватой.

К запруде можно было пройти верхней дорогой и там спуститься по убийственной крутизне. А можно было воспользоваться отличной тропой, которую за много дней работы на льду люди пробили вдоль Громотухи и затем под обрывистым берегом самого Читаута. Второй путь был значительно длиннее. Но Максим избрал его. Удобнее, безопаснее. А время у него именно на этот путь и было рассчитано.

Помахивая фонарем, он от общежития шел к Читауту и думал, какой все-таки злопамятный Мишка.

Сколько раз после их размолвки на льду Максим предлагал ему помириться! Но Михаил только покачивал головой: "Макся, мириться нам нечего. Ссорой, что было, я не считаю. И ты не считай. А просто было у нас с тобой давно договорено: если между нами Федосья какая-нибудь встанет, войдет - дружбе конец. Так? Федосья вошла. И все. Живем, работаем, разговариваем. И достаточно. Чего еще?" Максим доказывал: никакой Федосьи между ними нет; если он, Максим, заступился за Феню, так только за человека; он мог бы заступиться и за Сашку Перевалова, и за Виктора Мурашева, и даже за Павла Болотникова. Михаил кривил губы: "Макся, а я не маленький, я все понимаю. Федосья эта самая мне совсем не нужна. Дело не в Загорецкой. Дело в том, что не мне, а тебе, Макся, тебе нужен кто-то. Не я. Ну и ищи! А коли так, дружбы прежней у нас не будет".

И твердо держался своих слов, больше не слушая никаких доводов.

Обидно. И жаль. Тяжело, трудно все же без Мишки! Трудно без той простоты, что была между ними раньше.

Потом Максим думал так. Загорецкая действительно очень хорошая девушка. Веселая, умная, смелая, но совсем не задиристая. Не то что Женька! Она любому даст отпор, а сама никого напрасно не обидит. Феня учится, хочет стать педагогом, сочиняет хорошие частушки, может выучиться даже такие стихи писать, которые станут в журналах печатать. Она не любит каждый вечер толочься на танцах в красном уголке и ошалело гоняться с ремнем за ребятами. Посмотрит кино, послушает интересный концерт по радио, пройдется под гармонь по улице с подругами, попоет, а больше все дома, за книгами. Готовит сейчас беседу о красоте труда.

Хорошо дома! Эх, будь он, Максим, не в общежитии, где скучных шесть парней, а так же вот, как Фенечка, в доме, и только с нею вдвоем...

Какая-то неясная тень промелькнула на пути между соснами. Максим приближался уже к спуску на реку. Он поднял фонарь повыше, и желтый луч осветил со спины медленно, вразвалочку идущую впереди него Женьку Ребезову.

Максим невольно попятился, пытаясь полой полушубка прикрыть фонарь.