Владимир Святой - Алексей Карпов

Подобные «заповедники» язычества сохранялись, по-видимому, и в других областях Киевской Руси. Капища XI–XII веков, правда, значительно уступающие по своим масштабам збручским, открыты археологами на Волыни, Смоленщине, Псковщине. Мы уже говорили о святилище бога Велеса, находившемся в самом городе Ростове, в «Чудском конце», еще в конце XI или в XII веке; его, напомню, разрушил инок Авраамий, а отнюдь не представители местной княжеской администрации.

И, пожалуй, мы не слишком удивимся этому. Сравнивая между собой памятники древнерусского права — церковного (так называемые Церковные уставы князей Владимира и Ярослава) и гражданского («Русская Правда»), исследователи отмечают, что надзор за соблюдением христианских норм (и притом почти исключительно норм семейно-брачных отношений) возлагался именно на Церковь, но вовсе не на князя и представителей его администрации. И это серьезное отличие древней Руси от соседних и почти одновременно с нею вставших на путь христианизации стран — Польши и Венгрии. Но даже и Церковные уставы не предусматривали какой-либо правовой ответственности за такие правонарушения, как, скажем, соблюдение прежних языческих обрядов, языческие жертвоприношения, непосещение церкви и т. п. Такого рода казусы даже не упомянуты в них (опять-таки в отличие от памятников западноевропейского и, в частности, западнославянского права). Княжеская власть, кажется, совершенно не использовала силу для того, чтобы утвердить в славянском обществе новые христианские нормы.

Чем можно объяснить такую поразительную веротерпимость? Только ли неуверенностью княжеской власти в собственных силах? Конечно же, нет. Кажется очевидным, что определенные категории населения древней Руси в течение нескольких столетий (по-видимому, до времени монголо-татарского завоевания) оставались вне сферы внимания княжеской власти именно в вопросах своей религиозной ориентации. В первую очередь это касалось неславянского, но отчасти также и славянского населения. И объяснение этому поразительному феномену, вероятно, нужно искать в языческой природе самой княжеской власти. Мы знаем, что в дохристианском обществе княжеская власть существовала как бы вне общества, над обществом и традиционно не вмешивалась в повседневную внутреннюю жизнь людей. Тот процесс «огосударствления» Руси, который начался именно при князе Владимире и одним из проявлений которого стали как раз религиозные реформы киевского князя, пока еще был далек от своего завершения. Князь выступал как бы в двух ипостасях: с одной стороны — как Креститель Руси, со всем пылом и искренностью неофита насаждающий новую веру, а с другой — как прирожденный хранитель социальной и религиозной стабильности, обеспечивающий мирное сосуществование язычества и христианства и, следовательно, достаточно индифферентный в вопросах веры[99].

До нас дошло большое количество древнерусских поучений против язычества, из которых видно, что и в XI–XIII веках, и даже позднее среди населения сохранялись многие языческие обычаи и обряды и не княжеская власть, но Церковь стремилась к их искоренению. Материалы археологических исследований подтверждают это. Еще долго после Крещения Руси по-язычески хоронили умерших (только в XIII веке окончательно исчезают языческие курганы-насыпи над могилами); по-язычески заключали браки (киевский митрополит Иоанн II в 80-е годы XI века сетовал на то, что в церквах венчаются одни лишь князья да бояре); продолжали верить в охранительную силу языческих амулетов-«оберегов» (хотя все чаще на них появлялись христианские символы); в трудных житейских ситуациях прибегали к волхованию (колдовству). И поступали так не одни закоренелые язычники вроде збручских идолопоклонников, но люди, более или менее регулярно посещавшие церковь и называвшие себя христианами, в том числе и представители самой княжеской власти.

В 80-е годы XI века, то есть спустя сто лет после Крещения Руси, киевский митрополит Иоанн II, грек, так отвечал священникам, спрашивавшим его о том, как следует поступать с теми своими прихожанами, «которые жрут (совершают жертвоприношения. — А. К.) бесам, и болотам, и кладезям», которые «не принимают святых тайн (причащения. — А. К.) не единожды в год»: «Всею силою потщись возбранить (воспрепятствовать. — А. К.) им и направить их к правой вере; имей к ним наказание (наставление. — А. К.) и поучение не единожды, не дважды, но многократно — пока не уведают и не уразумеют воистину и добру не научатся». Митрополитгрек решительно осуждал применение казней и принятых в византийской судебной практике членовредительских наказаний для язычников — «ибо не принимает сего церковное наставление и учение». И не эта ли веротерпимость княжеской власти и гибкость политики, проводимой в отношении тех, кто не принимал христианского вероучения, позволили древней Руси избежать тех жестоких социальных потрясений, которые испытали в X–XI веках другие страны Центральной и Восточной Европы, например, те же Венгрия, Польша?

Историки говорят о своеобразном «двоеверии» русских людей того времени. (Само это слово заимствовано из русских церковно-учительных сочинений XI–XII веков.) Христианство и язычество не просто уживались друг с другом, но проникали друг в друга. Старые языческие обряды постепенно наполнялись новым христианским содержанием; новое христианское мироощущение вытесняло старое языческое, хотя, естественно, и не до конца. Постепенно складывался особый тип русского Православия, отличный от современного ему византийского.

Русь была крещена Владимиром. Но еще в течение долгого времени она медленно и постепенно сама шла к христианству и в конце концов вобрала его в себя. «Русь не просто приняла христианство — она полюбила его сердцем, она расположилась к нему душой, она излегла к нему всем лучшим своим. Она приняла его к себе в названье жителей, в пословицы и приметы, в строй мышления, в обязательный угол избы, его символ взяла себе во всеобщую охрану, его поименными святцами заменила всякий другой счетный календарь, весь план своей трудовой жизни, его храмам отдала лучшие места своих окружий, его службам — свои предрассветья, его постам — свою выдержку, его праздникам — свой досуг, его странникам — свой кров и хлебушек».

Так напишет Александр Исаевич Солженицын. Но это, конечно, могло случиться не сразу, а лишь столетия спустя после официального принятия христианства. И, разумеется, не в результате насильственного утверждения Христовой веры, а вследствие долгого привыкания к христианству, подлаживания его под себя, сроднения и сращения с ним.

Свержение идолов было лишь первой и далеко не самой трудной задачей, стоявшей перед Крестителем Руси. Гораздо труднее оказалось проникнуть в души людей. При князе Владимире началось просвещение Руси в привычном для нас, сегодняшнем значении этого слова. Вера мертва без подвижников, без людей, отдающих себя без остатка Богу. И Владимир сделал все для появления таких людей в своем отечестве. При нем возникают школы, начинается христианское обучение народа.