Лев Африканский - Амин Маалуф

Взглядом он передал слово своему другу.

— Ты часто задавался вопросом, Лев, какова истинная причина твоего пленения, почему однажды мы задались целью заполучить с помощью Пьетро Бовадильи ученого мавра с Берберских просторов. Покойный Папа Лев так и не успел тебе рассказать всего, не представилось случая. Сегодня именно такой случай.

Гвичардини смолк, его мысль подхватил Климент, словно у них перед глазами был один и тот же текст:

— Окинем взглядом мир, в котором живем. На Востоке устрашающая империя, воодушевляемая чуждой нам верой, империя, выстроенная на слепом повиновении, способная отливать пушки и снаряжать флот. Ее войска продвигаются в центр Европы. Над Будой и Пештом уже нависла угроза, вскоре то же ожидает и Вену. На Западе другая империя, хоть и христианская, но не менее устрашающая, она протянулась от Нового мира до Неаполя и грозит всеобщим господством, и прежде всего подчинением себе Рима. На ее испанских территориях пышным цветом расцвела Инквизиция, на ее немецких территориях царит ересь Лютера.

Тут в беседу вступил, получив одобрительный кивок, дипломат:

— С одной стороны Солиман, султан и исламский халиф, молодой, честолюбивый, обладающий неограниченной властью, но заботящийся о том, чтобы предать забвению преступления своего отца и предстать в благоприятном свете. С другой стороны Карл, король Испании, еще более молодой и не менее честолюбивый, золотом заплативший за избрание на трон Священной Римской империи. И между ними, могущественными властителями, — наше государство с огромным крестом и крошечной шпагой. — Он помолчал. — Правда, папский престол оказался в таком положении не в одиночку. Есть еще король Франции, который из кожи вон лезет, чтобы его королевство не было расчленено. Есть также Генрих Английский, преданный Его Святейшеству, но слишком удаленный от нас, чтобы быть в состоянии нам помочь.

Я по-прежнему недоумевал: чем моя ничтожная личность может быть полезна в этом созвездии коронованных особ. Но решил дослушать Гвичардини до конца.

— Эта непростая ситуация, на которую Папа Лев намекал тебе, была предметом частых обсуждений с кардиналом Джулио и твоим покорным слугой. Сегодня, как и вчера, мы убеждены, что действовать надлежит в различных направлениях, дабы предотвратить опасность. Прежде всего необходимо помириться с Франциском, что не так-то просто. Три десятка лет французские короли стремятся подчинить себе Италию. Они — подлинные виновники бед, обрушившихся на полуостров, их войска несут нам опустошение и эпидемии. Помимо Франциска, нужно убедить Венецию, Милан и Флоренцию забыть о распрях, чтобы единым фронтом выступить против имперцев[59].

Голос его стал тише и мягче, он склонился вперед, как делал всякий раз, когда хотел поведать о чем-то тайном:

— Мы сочли необходимым вступить в переговоры с Османской империей. Каким образом взяться за дело, нам неведомо. Мы даже не представляем, на что тут можно рассчитывать. Замедлить продвижение янычар по христианским землям? Вряд ли. Восстановить мир во всем Средиземноморье? Положить конец пиратским бесчинствам?

Он сам же и ответил на свои вопросы, изобразив на лице сомнение.

— Что мы знаем доподлинно, — продолжил Климент, — так это то, что настало время наводить мосты между Римом и Константинополем. Однако я не султан. Начни я действовать, на меня со всех сторон обрушится критика — и со стороны Испании, и со стороны Германии, да и собственное окружение вряд ли меня поймет. Я имею в виду кардиналов. — Он улыбнулся. — Тут нужно действовать с осторожностью, дожидаться удобного случая, видеть ответную реакцию французов, венецианцев и других христианских держав. Вы составите команду. Лев владеет турецким, теперь даже лучше, чем арабским, знает турок, их манеру думать и вести себя, ему привелось быть с посольством в Константинополе, а Франческо ведомо все, что касается Нашей политики, он вправе действовать от Нашего имени. — И добавил, словно для самого себя: — Я бы только хотел, чтобы один из вас принял сан священника… — И громче, слегка насмешливо предложил: — Мессир Гвичардини всегда отказывался вступить на эту стезю. Что до вас, Лев, я удивляюсь, что Наш дорогой кузен и прославленный предшественник никогда не предлагал вам посвятить себя религии.

Я был озадачен: человек, познакомивший меня с Маддаленой, вдруг делает мне подобное предложение! Я бросил взгляд на Гвичардини. Ему явно было не по себе, из чего я заключил, что Папа пытается проверить мою стойкость в вопросах веры, прежде чем поручить отправиться на переговоры с мусульманами. Не получив от меня никакого ответа, он стал настойчивее:

— Разве религия — не лучший из путей для человека, обладающего познаниями и эрудицией, для такого, как вы?

Я постарался ответить как можно уклончивее:

— Затрагивать вопросы веры в присутствии Его Святейшества — все равно что говорить о невесте в присутствии ее отца.

Климент улыбнулся, но не отступился от меня:

— А что бы вы сказали о невесте в отсутствие отца?

Я решил больше не юлить:

— Если бы глава Церкви не слышал меня, я бы сказал, что вера учит человека покорности, но сама не такова. Я бы сказал, что все религии дали миру и святых, и убийц и что в истории этого города есть года, носящие имя Климентов[60], и года, носящие имя Адрианов, и выбирать между ними с точки зрения религии непозволительно.

— А позволяет ли делать выбор ислам?

Я чуть было не начал ответ со слова «мы», но вовремя спохватился:

— Мусульмане научаются тому, что «лучший из людей тот, кто им больше всего полезен», но, несмотря на это, им случается почитать лжесвятош в большей степени, чем подлинных своих благодетелей.

— Где же тут истина?

— Это вопрос, которым я больше не задаюсь: я уже сделал свой выбор между истиной и жизнью.

— Но ведь должна же быть истинная Вера!

— Верующих объединяет не столько общая вера, сколько совершаемые вместе обряды.

— Так ли?

По тону Папы трудно было понять, отказался ли он от мысли поручить мне миссию. Гвичардини испугался и поспешил вмешаться, при этом лицо его осветилось самой лучезарной улыбкой.

— Лев имеет в виду, что истина — удел одного Бога, людям же дано лишь искажать, принижать и опошлять ее.

Словно желая подтвердить его правоту, я проговорил:

— Так пусть владеющие истиной отпустят ее на свободу!

Климент смущенно рассмеялся, после чего подвел итог:

— Итак, что мы имеем? Брат Лев не станет священником; он станет дипломатом, как и брат Франческо.

Последний сложил руки словно для молитвы, сделал постное выражение лица и наигранно произнес:

— Ежели брат Лев испытывает ужас перед истиной, пусть успокоится: он не часто встретится с ней в нашем братстве.