Гадюка в сиропе - Дарья Донцова

Лимонова вытащила фото из альбома, завернулаего в газету и протянула мне. Схватив сверток, я выскочила на улицу и полетелана «Киевскую».

Но дверь Раисы Андреевны оказалась запертой,на ней была наклеена узкая белая бумажная полоска с печатями. Я разинула рот.Ну что тут могло случиться?

Но не успела я предпринять какие-то действия,как дверь соседней квартиры распахнулась, и оттуда выглянула растрепанная теткав засаленном байковом халате.

– Вы к Раисе Андреевне?

– Да.

– Зачем?

– Хочу поговорить об уроках английскогоязыка для дочери.

Баба внимательно оглядела меня с ног до головыи брякнула:

– Ну, придется искать другую учительницу.

– Почему?

– Раиса умерла.

– Как умерла? – попятилась я кокну. – Мы на днях разговаривали!

– Ночью вчера скончалась, – поясниласоседка, выходя на лестничную клетку.

Из открытой двери ее квартиры повеяло запахомполироли и стирки.

– Откуда вы знаете, что ночью? –полюбопытствовала я, продолжая сжимать в руке теперь абсолютно бесполезныйсверток с фотографией.

– У Раисы сердце было больное, –пояснила женщина, – ее спальня прилегает к моей, у нас кровати даже рядомстоят, через стенку. Вот мы и договорились, если Рае худо станет, она постучит,я и прибегу. Она и ключи оставила для такого случая, очень уж боялась умереть,а потом лежать в одиночестве, непогребенной.

Нынешней ночью соседка услышала слабый стук ипоспешила на зов. Раиса Андреевна лежала в постели и выглядела плохо. Наверное,ей стало худо еще вечером, потому что кровать была неразобрана, учительницарухнула прямо поверх цветастого покрывала и не сняла платье и тапочки.

– Раечка! – закричала соседка ибросилась к ней. – Что случилось? Где болит?

Но Раиса Андреевна оставалась неподвижной,глаза ее как-то странно смотрели из-под полуопущенных век, а из скривившегосярта доносилось мычание.

Насмерть перепуганная соседка вызвала«Скорую», но, как назло, «Скорая» все не ехала и не ехала. А больнаябеспокоилась, явно пытаясь что-то сказать. Наконец соседка сообразила и подсунулаей листок бумаги. С неимоверным усилием, левой рукой, та накорябала непонятныебуквы – ghos… Закончить слово почему-то на английском языке она не успела,приехала «Скорая». Но врачи не сумели ей помочь, началась агония, и РаисаАндреевна скончалась, как сказали доктора, от обширного инсульта.

– И больше ничего? – тихопоинтересовалась я.

Соседка пожала плечами:

– Ничего. Вот ведь болезнь жуткая, толькочто была здорова, работала, к ней ученики весь день ходили, с четырех и допозднего вечера, прямо косяком, взрослые, дети. Она отлично зарабатывала.Последний около одиннадцати вечера забегал, так же, как и вы, о занятияхдоговариваться.

– Откуда вы знаете?

– Так я слышала. У нее звонок сильный, внашей квартире отдается. Я в «глазок» глянула – стоит мужчина в шляпе и пальто.Рая дверь открыла и впустила его. Ну а где-то через час он ушел, сказал такгромко:

– До свиданья, Раиса Андреевна, допонедельника.

– А она?

– Ну тоже вроде того что-то пробормотала.

Я тяжело вздохнула и пустилась в обратныйпуть. Просто фатальное невезение, какой-то рок преследует всех, кто мне нужен.Инсульт! Страшная болезнь. Раисе Андреевне еще повезло. Ну кто, скажите, сталбы ухаживать за чужой парализованной старухой, не имеющей родственников? Самизнаете, какие у нас условия в больницах для хроников.

С грустными мыслями я вернулась наНовохерсонскую и отдала Алле Марковне фото. Та взяла снимок и спросила:

– Про отца Андрея вы зачем спрашивали?

– Нужен он нам.

– После вашего ухода я принялась альбомысмотреть, – сказала Лимонова. – И припомнила-таки!

– Что?

– А вот, глядите. – И она сунула мнев руки еще одну черно-белую карточку. – Это 1977 год, там дата, наобороте, 22 апреля.

– Ну, – поторопила я, – и чтоже?

– А то, – радостно объявила АллаМарковна, – день коммунистического субботника, все вышли двор убирать, аМитрохин из семнадцатой квартиры карточек нащелкал, потом раздавал,фотолюбитель.

Я терпеливо ждала, пока болтунья подберется кцели рассказа.

– Это Люда, – сообщилаЛимонова, – с коляской, внутри Андрюша сидит, да его плохо видно, сграблями ее мать, с метлой я, а вот, видите, двое мужчин с носилками?

Я кивнула.

– Слева – мой муж, а справа – отецАндрюши. Он тогда в очередной раз пришел, ну его к делу и пристроили. Молодойтакой парень, вот только, как звать, не припоминаю. Простое имя…

– Костя, – прошептала я, уставясь наснимок, – его звали Константин.

– Правильно! – обрадовалась Лимоноваи затарахтела дальше: – Кустарники сажали, а детскую площадку…

Но я не слушала ее, пытаясь справиться собалдением. Было отчего потерять разум! С отлично сохранившегося снимка мнеулыбался молодой, кудрявый и, кажется, абсолютно счастливый… Кондрат Разумов.

Я не могла ошибиться. Лицо писателя малоизменилось за пролетевшие годы, ну стало чуть полней, да шапка волос поредела.Но то, что это Кондрат, сомнений не было никаких.

Еле передвигая неожиданно ставшие тяжелыминоги, я добрела до ближайшего кафе и плюхнулась на стул. Возникшая официантка,мерно двигая челюстями, равнодушно поинтересовалась:

– Что будем кушать?

– Кофе, – пробормотала я, пытаясьпривести в порядок бунтующие мысли, – и пирожное, желательно, без крема.

Девица, перекатывая языком «Орбит», ленивоотправилась к стойке, потом вернулась, неся крохотную чашечку и тарелочку смалоаппетитной на вид лепешкой.

– Сто рублей, – сообщила она,грохнув на стол заказанное.

При другом раскладе событий я бы пришла вполное негодование. Чашка растворимого кофе размером с поилку для канарейки неможет стоить столько же, сколько полная банка «Нескафе». А уж пирожное! Егонебось выпиливали из фанеры! Но сегодня недосуг ругаться, да и кофе я не хочу,просто надо посидеть в тишине.