Фаворит Марии Медичи - Татьяна Яшина

Сизые башни Анжера в ярко-голубом небе – круглые, как облако, что заслонило солнце. Когда солнце вновь выглянет – меня уже не будет…

– Как христианина, вас должно порадовать известие, что ваш брат получил перед смертью отпущение грехов, – голос Берюля журчит ручейком, круглое лицо выражает искреннюю скорбь. – Он едва не задушил своего противника, несмотря на смертельную рану в сердце. Я вижу промысел Божий в том, что я случайно проходил мимо цитадели в столь ранний час и даровал вашему брату последнее утешение.

– Лучше бы вы даровали последнее утешение его противнику, – Арман поднимает запавшие глаза. – Теминь дрался нечестно?

– Он дрался, как подобает дворянину, – мнется святоша. – Дуэль есть дуэль. Я никогда не слышал, чтобы удар наносили из-за крупа лошади, отсекая ей хвост, но в поединке позволительно пользоваться всеми подручными средствами.

– Откуда вам столько известно о дуэлях, святой отец? – удивление – пожалуй, единственное чувство кроме скорби, что испытал Арман за три дня после получения горькой вести.

– Меня часто вызывают к умирающим, – опускает глаза Берюль. – В том числе к дуэлянтам – их не меньше, чем жертв болезней, родов или разного рода увечий.

– Будь прокляты дуэли! – шепчут побелевшие губы епископа. Горе обескровило его лицо, словно это ему пробили грудь под крепостной стеной Анжера – города, где Анри дю Плесси получил губернаторство, ранее обещанное сыну маршала Теминя.

– Он уже упокоился на пажитях небесных… Как христианин, я всецело на вашей стороне – дуэли противны Богу, – голубиное воркование Берюля перестало раздражать и, кажется, даже уняло головную боль. Арман начал понимать, почему этот несуразный святоша так нравится королеве-матери.

– Они противны и Богу, и короне, – ворчит Арман. – Протестанты вновь поднимают смуту. Католик и подданный его величества должен сражаться и умирать за короля, в бою! А не на дуэли…

Арману не дали даже погоревать – смерть брата принесла целый рой унизительных хлопот. Когда огласили завещание, оказалось, что Анри дю Плесси оставил все земли, деньги и прочее имущество какой-то крошечной монашеской общине.

– Как наследник рода дю Плесси, он не имел права распоряжаться фамильными землями и замками, – слова отца Жозефа несли долгожданное утешение. – Мне больно говорить это, но ваш брат был не в себе – ссылка в Авиньон, смерть жены и сына пагубно повлияли на его разум. Мы сможем доказать, что завещание вашего брата не имеет силы, так как написано сумасшедшим.

– Мне придется доказывать в суде, что мой брат помешался – чтобы наша семья не пошла по миру! – Арман закрыл лицо руками. – Какая мука…

– Мой дорогой Арман, – в голосе отца Жозефа прозвучала несвойственная ему мягкость. – Я вас не оставлю. Суд пройдет и забудется, а урок вы запомните навсегда.

– Какой урок? – Арману отказала способность понимать капуцина с полуслова.

– Человек, претендующий на власть, не может допустить, чтобы его планы нарушало отсутствие денег. Вы пока еще не на том свете, а на этом. Где судят по одежке. Мода – это, конечно, хорошо, но впредь не пренебрегайте желаниями королевы-матери, когда она захочет вас одарить.

Отец Жозеф не предполагал, что его собеседник покраснеет. В широко раскрытых глазах Армана стояли слезы, а скулы замело розовым.

Но происшествие в замке Кузьер Арман до сих пор не мог вспоминать без содрогания. После подписания в Ангулеме мирного договора между матерью и сыном следовало устроить личную встречу сторон – чего стороны не особенно желали, но требовал протокол. И спокойствие подданных. Встречу пришлось готовить полгода, а последние два месяца – еще и превозмогая боль от потери брата. Трудно было выбрать место встречи: Людовик настаивал на Лувре, а Мария Медичи не хотела ехать в Париж.

В конце концов герцог Монбазон – тесть Люиня – спас положение, предложив для встречи свой замок Кузьер.

Осень еще не тронула ни одного листа в долине Луары, но для старого замка ни капризы природы, ни ее милости не имели значения – он стоял посреди еловой чащи. Зазубренные верхушки елей вгрызались в серое небо, дорога петляла меж черных мохнатых лап – словом, пейзаж был под стать настроению епископа. В таком лесу жить бы людоеду из сказок кормилицы.

Что ж, и людоед сыскался – Арман с мрачным удовлетворением обозрел герб на воротах резиденции. Три четверти щита занимала червлень: две четверти – с золотыми сквозными веретенами Роганов, третья несла золотые цепи Наварры. На четвертой четверти цвели лилии Бурбонов.

А в центре щита извивалась громадная лазурная змея, заглатывающая бледного человечка с воздетыми в страхе руками.

Герцог Роган-Монбазон, крепкий пятидесятилетний усач, давным-давно овдовел, и встречал гостей рука об руку со своей дочерью Мари – уже три года бывшую супругой Люиня.

В глазах главы рода Роганов скромное происхождение Люиня вполне уравновешивалось положением фаворита короля, а прилагавшиеся к этому положению дары стремительно сокращали разницу между богатством тестя и зятя.

У Люиня было еще шесть братьев – и все они обходились казне недешево.

Эта свадьба состоялась, когда епископ Люсонский был в ссылке, так что он никогда не видел дочь герцога Рогана. Но многое слышал о ее красоте.

Слухи оказались правдивы – лицо ее, белое и гладкое, как яичко, поражало даже не тонкостью черт, а тонкостью и многообразием выражаемых чувств. В мельчайших движениях мускулов вокруг рта, бровей и миндалевидных век, казалось, могла отразиться вся гамма человеческих настроений.

Арман подумал, что Мари де Люинь и Рошфор могли бы пересказать друг другу «Илиаду», ни разу не отомкнув уст. Незаменимое свойство для заговорщиков.

Когда Мари де Люинь устремила на него прекрасные лазурные глаза, Армана продрало холодом по хребту. Хотя и герцог, и его дочь лучились радушием, Арману было не по себе. И оправленный в золото ониксовый кубок со знаменитым сотерном, и толстый ковер под ногами, и десятки согбенных спин в ливреях, и безумной цены переливчатый шелк платья герцогини, и венецианское кружево на старомодном воротнике-жернове герцога, – все казалось Арману какой-то иллюзией, приманкой, призванной замаскировать путь в клыкастую пасть гигантской змеи.

– Арман, что с вами? – Мария Медичи наслаждалась роскошью приема – особенно сладкой из-за того, что король прибыл раньше нее. После его возвращения с охоты и назначено было великое семейное примирение – до вечера оставалось несколько часов, которые королева хотела бы потратить с большей приятностью, нежели опять вытирать своему епископу слезы.

– Слишком много змей… – виновато ответил Арман.

Королева не подвела: с чувством заверив сына в любви и преданности, она под конец разрыдалась и прижала его к пышной груди. Завершив воссоединение быстрым клевком в губы, она сочла миссию выполненной. Людовик выглядел потрясенным, ломким голосом подтвердил, что в провинции Анжу матушка может быть хозяйкой, а герцог Эпернон – губернатором, скопом помиловал всех заговорщиков и даже заявил, что вернет матери «все права времен регентства».