Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

работает не всегда оригинально. И вдруг выходит Борисов: такая мощь, сила, пространство. Это человек, который создавал энергию. Святослав Рихтер когда-то написал о Сергее Прокофьеве: „Человек, который сам творил энергию“. Я могу повторить эти слова применительно к Олегу Ивановичу». Борисов полностью доверял миру, людям, Господу Богу и своей семье. И от этого вдруг такая энергия, такое погружение в нас всех и нас в него.

О запредельной энергетике Борисова доводилось слышать от многих из тех, кто с ним работал, кто его знал. От Вадима Абдрашитова, в частности, Льва Додина, Леонида Хейфеца, Андрея Золотова, Анатолия Смелянского, Маргариты Литвин, Светланы Крючковой, Валерия Баринова, Людмилы Гурченко…

Однажды «Павла I» повезли на гастроли в Краснодар. Успех — фантастический. Неизбалованная краснодарская публика долго, стоя, не отпускала артистов не прекращавшимися овациями. Краснодар сошел с ума! Борисова у служебного выхода встречали толпы людей. Его окружали, с ним разговаривали, ему задавали вопросы, он на них отвечал, просили надписать фотографии, Олег Иванович, по свидетельству очевидцев, был счастлив… После второго спектакля, встреченного (так было и с первым) с исключительной теплотой, Леонид Хейфец и Олег Иванович с Аллой Романовной приехали в гостиницу. Их номера были рядом. Хейфец пошел к себе, Олег с Аллой — к себе. Через некоторое время Алла пригласила Леонида Ефимовича к ним — вместе поужинать. Она все уже приготовила. Нормальная посуда, которую она всегда, когда выезжала с Олегом, возила с собой — куда бы они ни ездили.

Был прекрасный теплый вечер, Краснодар, открыты окна, позади — успех спектакля, хороший разговор за столом. Слово за слово, и Олег Иванович стал рассказывать свое понимание «Маскарада». У Хейфеца и Борисова уже была договоренность о начале работы над новым спектаклем.

«И вот что произошло, — вспоминает Леонид Ефимович. — По мере того, как он рассказывал, я начал жутко нервничать, но нервничать не в плохом смысле слова. На меня стала мощно влиять его энергетика. То, как он говорил о „Маскараде“, заставляло меня буквально дергаться. Он на меня воздействовал каким-то своим внутренним состоянием. Со мной что-то происходило… Но и с ним что-то происходило.

Когда закончился ужин, я поблагодарил Аллу и Олега, быстро прошел в свой номер и стал — в это трудно поверить — бегать! Кругами. По всему пространству гостиничного номера. Я понял, что мне немедленно-немедленно! — надо начать репетировать. Сейчас же, ночью: я должен был что-то сделать. Я себя таким не знал. Со стороны я видел себя ненормальным: настолько энергетика Борисова проникла в меня.

И в это время в дверь постучала Алла: „Олегу плохо — температура поднимается. Уже около cорока“. Немедленно вызвали „скорую“. Медики осмотрели Олега и, ни слова ни говоря, уложили его на носилки-каталку и помчались по коридору гостиницы».

«Вы понимаете, что случилось? — говорит Хейфец. — Олег обладал таким нечеловеческим зарядом, который полностью передал мне в тот вечер. Полное его обессиливание почему-то сопровождалось и такой высокой температурой. Сорок. Какое-то очень редкое лекарство, которое следовало вводить либо внутривенно, либо посредством капельницы, находилось в сейфе. Врачи не решались позвонить — ночь! — командующему округом (госпиталь военный), но потом все же позвонили, и он распорядился открыть сейф: Борисов был спасен».

Алла Романовна рассказывала, что в ту ночь, на фоне стремительно возраставшей температуры, Олег Иванович еще читал «Маскарад». И когда температура поднялась выше сорока, и когда приехала «скорая» — рядом с ним лежала пьеса Лермонтова.

…В спектакле «Павел I» помимо заведомой обреченности Павла Хейфеца и Борисова интересовала — вместе с артистом Борисом Плотниковым — трагическая неизбежность судьбы Александра. «Это, — говорит Леонид Хейфец, — конечно, огромная человеческая драма. И легче всего нам было решить, что он ненавидит отца. Или стремится к власти. Конечно, огромная любовь к отцу и историческая неизбежность, которая сломала его собственную душу, навсегда, до конца жизни поселила в нем боль и очень тяжелое внутреннее испытание, которое он переживал. Притом что он был такой благополучный царь — холеный, красивый, миротворец. Тем не менее завершение его жизни тоже очень трагично, и Мережковский очень глубоко об этом говорит. Перед самым венчанием на царство он говорит устами Александра: „Теперь это со мной навсегда“». Убийство нанесло Александру глубокую психологическую травму, которая, возможно, вызвала его обращение к мистицизму в конце жизни. Михаил Александрович Фонвизин так описывает его реакцию на новость об убийстве: «Когда все кончилось, и он узнал страшную истину, скорбь его была невыразима и доходила до отчаяния. Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустью». Жена Александра, Елизавета Алексеевна, писала: «Страшная рана в его душе не заживет никогда».

«Отношения Павла и Александра, — вспоминает Борис Плотников, — они очень странные были в последние дни. Олег Иванович со мной всегда был не скажу, что в контрах, но все время не подпускал. Только теперь я понял, что это был, возможно, педагогический ход. Я его даже побаиваться стал. А ведь так и было у Александра с Павлом. Борисов так роль выстраивал. Не только роль — сейчас, мол, я Павел, а потом стоп, перерыв, и мы начинаем как-то запросто. Нет, мне кажется, он выстраивал какие-то отношения человеческие, подчиняя их отношениям сцены. Гипермобилизованный на каждое проявление. Я бы сказал, что он — великий человек. Актерство в нем это часть только его, часть, весомая, но прежде всего Борисов — это явление. А актерство — одно из проявлений этого явления. Каждый спектакль он клал себя на плаху».

Голос практически без эмоций, ровный, негромкий, отрешенный даже звучит со сцены, когда в царских покоях Борисов — Павел рассказывает княгине Анне Гагариной странный эпизод:

— Давно было, лет двадцать назад. Шли мы раз ночью зимою с Куракиным по набережной. Луна, светло, почти как днем, только на снегу тени черные. Ни души, точно все вымерло. На Сенатскую площадь вышли, где нынче памятники… Вдруг слышу, рядом кто-то идет — гляжу — высокий, высокий, в черном плаще, шляпа низко — лица не видать. «Кто это?» — говорю. А он остановился, снял шляпу — и узнал я — государь император Петр I. Посмотрел на меня долго, скорбно да ласково так, головой покачал и два только слова молвил, те же вот, что ты сейчас: «Бедный Павел! Бедный Павел!»

— И что же?

— Не помню. Упал я, верно, без чувств. Только как пришел в себя, вижу, Куракин надо мною хлопочет, снегом виски трет…

«Борисов, — точно, на мой взгляд, подмечено Андреем Карауловым, — произносил эти несколько фраз так, что Аннушка цепенела от ужаса. Речь шла — о роковой предначертанности исхода. И был это, видно, голос Божий, хотя Павлу померещилась фигура