Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

Почему же Люсин разрушил готовый родиться образ, как разрушал его постоянно? Почему? Здесь, конечно, и лежит ключ – избитая, несомненно, метафора – к его характеру. Но нет ни ясных доказательств, что он поступил так намеренно, ни особых оснований для мнения диаметрально противоположного. Одно только известно совершенно точно: успехам Люсина не удивлялись, их воспринимали как должное. Свой парень в доску, дотошный, старательный, но малость простодушный – у такого все и должно быть в полном порядке! Разумеется, при обязательном условии некоторого везения. О том же, что Люсин необыкновенно везуч, ни у кого не было двух мнений. Постоянному же везению – не фатальному, а, напротив, до смешного глупому, которое даже самого счастливца часто оставляет в дураках, – такому везению быстро перестают удивляться и, как правило, не завидуют. Оно становится нормой, а над нормой долго не рассуждают. Что есть, то есть. Потому и глупым промахам Люсина тоже не удивлялись. Над ним просто беззлобно шутили и легко смеялись, когда эти промахи, выяснившиеся, конечно, задним числом, лили воду на колеса удачливой люсинской мельницы.

Конечно, нельзя было пройти мимо кражи питона! Это же очень странное происшествие и, как выясняется, связано, очевидно, с делом. Аркадий Васильевич это быстро сообразил и, конечно, подивился тому, сколь милостива судьба к добродушному работяге и простаку Люсину! И то правда! Не обратил внимание на кражу, так на тебе – снимок со змеей! Тут уж кто угодно выйдет на след. Дважды такими сигналами не пренебрегают!

Тут все правильно, кроме одного. Аркадий Васильевич или любой другой должен был поставить себя на место того, раннего Люсина, который не только не имел снимков кошачьей сетчатки, но даже и не подозревал о существовании той же Веры Фабиановны – счастливой владелицы сундука Марии Медичи и полдюжины кошек.

Но людям не очень-то свойственно ставить себя на чужое место, тем более когда место это уже навсегда стало уделом прошлого. К тому же Люсин так откровенно подосадовал на свою несообразительность…

Конечно, прекрасный работник этот Люсин, туго без него пришлось бы. Пусть он не хватает звезд с неба, зато уж такой везучий, что любого за пояс заткнет!

Поднявшись к себе, Люсин первым делом взялся за экспертизу, которую Институт криминалистики приложил к снимку. Она была предельно конкретной и краткой: питон Pythoninae reticulatus – сетчатый питон. Оставалось узнать, тот ли это питон, что был похищен из зоопарка.

Люсин позвонил дежурному по городу. Волей неизменно благосклонных к нему звезд сегодня дежурил тот самый подполковник. Он сразу узнал следователя, интересовавшегося всем странным.

– А, товарищ Люсин! Пригодился, значит, питончик?

– Вроде бы что-то есть… Его еще не нашли?

– Позвоните в девяносто третье отделение. Они должны были этим заниматься.

Люсин поблагодарил и тут же связался с указанным отделением. Как и можно было предполагать, питона – латинского названия в милиции не знали, и вопрос идентификации пришлось временно отложить – не нашли, а дело как явно безнадежное прекратили.

Вообще, дежурный по отделению придерживался мнения, что змея уползла сама.

– Недоглядели за ним, а теперь на кражу все взваливают, а никакой кражи и не было! Ну сами посудите: кому нужна эта страхолюдина?! Ее и с приплатой-то никто не возьмет!.. Подойти-то к этому питону и то страшно, не то что в руки его брать… Укротитель, Минаев его фамилия, конечно, убивается. «Володька, – говорит, – мне как родной (он это питона Володькой кличет). Номер, – говорит, – пропадает. Куда я без питона теперь?» – говорит. Его, конечно, понять можно. Какой ему без питона репертуар? Но только кража тут ни при чем. Сам уполз!

Дежурный рассуждал довольно логично. Люсин отдал ему должное. Но сам-то он, во-первых, знал, что жизнь часто вдребезги разносит любые логические конструкции, а кроме того, питона Володьку, если только это именно он побывал тогда на квартире Веры Фабиановны, действительно украли, и милицейская логика была перед этим фактом совершенно бессильна.

– Где это произошло? – спросил дежурного Люсин. – В самом цирке?

– Какой там в цирке! Если бы он в цирке исчез, тогда бы еще можно было о краже говорить… С концертом они выезжали в Дом отдыха.

– Куда именно?

– В Дом отдыха Министерства тяжелого машиностроения, в Красную Пахру.

– Тридцать шестой километр?

– Он самый. Там поворот на Ватутинки.

– Тогда, товарищ дежурный, можете не сомневаться. Змею действительно украли.

«Вот и все. Круг замкнулся. Все сошлось на Ватутинках. Очень даже распрекрасно! Остается только найти там этого рыжего хромца с бельмом на глазу, который пугает старушек и ворует цирковых змей, а там уж и на господина Свиньина – на этого самого гада – выйдем. Никуда он не денется».

Люсин попросил милицию держать его в курсе всех дел, связанных с пропажей Володьки. Ему, конечно, хотя и не слишком уверенно, пообещали. Но он и сам понимал, что никаких новых дел ожидать от девяносто третьего отделения не придется. Что ж, по-своему, они были правы. Откуда же им было знать, что Володька был не просто сбежавшим питоном, а важнейшим звеном в цепи еще невыясненных преступлений. Оставалось только досадовать на себя, что недооценил в свое время сообщения дежурного по городу. Тогда бы и в отделении иначе к этому отнеслись и сам бы кое-что сделать успел. Пустили бы собаку по следу, глядишь – и привела бы она куда надо. А теперь след, конечно, остыл.

Записав на календаре фамилию дрессировщика, Люсин взялся за очередную экспертизу. И она его весьма озадачила. Железное, как ему казалось, подтверждение пребывания иностранца на квартире Михайлова лопнуло как мыльный пузырь. То есть иностранец – по инерции Люсин продолжал так называть Свиньина, впрочем, оный и был иностранец – у художника, видимо, все-таки был. За это говорила идентичность спектров, полученных при сжигании пыли из брючных манжет и взятой с большой реставрируемой иконы пробы красок. Так что тут все было в порядке. Но ольха, скромное дерево подмосковных лесов, преподнесло Люсину сюрприз. И он не знал, как его расценить: то ли радоваться, то ли недоуменно чесать в затылке. Особых оснований для радости, впрочем, не предвиделось.

Ольховый листик, обнаруженный в манжете, оказался неидентичным с сухими листьями, найденными за иконой. Отсюда совершенно однозначно вытекало, что, когда иностранец лез на стремянку, листик к нему в манжету попасть не мог. Это был совсем другой листик.

Он принадлежал обычной в наших лесах ольхе серой (Ainus incana), тогда как спрятанные за иконой ветки были довольно редкой в Подмосковье ольхой черной (Ainus glutinosa). Оставалось только удивляться, где гражданин Михайлов эту редкую ольху отыскал. Экспертиза, понятно, была сугубо достоверной. Опытный ботаник не мог перепутать туповатые листики ольхи черной с остренькими, в мелких зубчиках листьями ольхи серой.

И все же Люсин обрадовался. Ведь первая интуитивная его схема, вернее, даже и не схема, а внутреннее видение оказалось как бы восстановленным в правах. Недаром же столь упорно не хотело оно исчезать, да и не исчезло, а лишь утратило одну-единственную подробность – ольху. Теперь же вечерний (вечерний все же!) ольшаник необычайно четко предстал перед внутренним оком.