Пётр Машеров - Славомир Антонович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Жаль, что нет ни в ЦК партии, ни в Совмине человека, который бы толково разбирался в культуре республики. А у самого до всего руки не доходят.
Много теплых встреч с Машеровым было у заведующей партизанским отделом Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны Р. Черноглазовой. Первый секретарь очень часто приходил в музей. Его интересовала каждая фотография, каждая экспозиция. Однажды сюда членов бюро ЦК КПБ привел. Раиса Андреевна помнит, как волновались накануне приезда в Минск Фиделя Кастро. А когда высокий гость посетил музей, то сотруднице даже не понадобилось проводить экскурсию: Петр Миронович сам все рассказал, как настоящий экскурсовод.
Первая встреча для Черноглазовой оказалась не очень приятной. Пришел, увидел одну, другую свою фотографию. Позвал ее и говорит:
- А зачем столько Машерова понавешивали? Музей - это не место для повторения фотографий одних и тех же людей.
Покритиковал молодую работницу, а та обиделась на него. Потом он часто приходил и спрашивал: «Ну, как живете?» Постепенно контакт наладился. А вот одна встреча ей особенно запомнилась.
В музей каким-то образом попали две тетрадки, исписанные очень мелким почерком. На одной из обложек была надпись «Кудашов». Внимательно просмотрели записи. А там о комсомольских делах написано, о подполье. Однажды на каком-то документе ей довелось увидеть его резолюцию. Тот же четкий мелкий почерк! Сотрудники отдела решили, что, когда придет Машеров, спросят у него о тетрадях. Такая встреча вскоре произошла - он сопровождал кого-то из гостей. Попросили первого секретаря задержаться. На просьбу он охотно откликнулся:
- И в чем же дело?
- У нас есть тетради, где написано о комсомольских делах. Кажется, почерк ваш…
Не успели договорить, как он в ответ:
- Вы ошибаетесь. Я никогда не вел дневников.
Сотрудники растерялись.
- И все же, может, посмотрите? - решили настоять на своем.
- Ну покажите, что там.
Сходили, принесли тетрадь. И вдруг увидели, как изменилось его лицо. Оно сделалось строгим, появилась растерянность. Спрашивает:
- Где вы это взяли? Это мой почерк...
Только тогда у них на сердце отлегло. Он полистал, полистал свои военные дневники, затем попросил, чтобы дали перечитать. Тут же сотрудники напомнили, что это музейный экспонат, его, мол, нужно вернуть обязательно.
— Думаю, мне поверите. Через две недели верну дневники.
…С удовольствием, с какой-то торжественностью взял в руки эти серые тетради и я. На одной из страниц, исписанной его мелким почерком, прочитал: «К неприятным словам нужно прислушиваться, обдумывать их, делать из них выводы. На хорошие можно и не обращать внимания. Они размагничивают».
***
Машеров продолжал традиции Мазурова. Раз в месяц проводил совещания в актовом зале Дома печати и Машеров. С ним приезжали заведующие отделами ЦК КПБ. Собирались все сотрудники газет, откровенно говорили первому секретарю о своих проблемах, трудностях, о том, что наболело на душе. Он сам делал обзор газет. Одни статьи хвалил, другие — критиковал. Иногда высказывал доброжелательную критику, а иногда и резкую.
Доклады Машерову готовились на русском языке. Но писатели всегда дарили ему свои книги на белорусском, он любил читать их произведения в оригинале.
С писателями он встречался не только в кабинетах, аудиториях, на торжествах. Как правило, на все республиканские семинары по экономике приглашалась большая группа творческих работников, а некоторые из них даже участвовали в его «вертолетных полетах» по республике.
Однажды Иван Мележ побывал у него на приеме. Долго продолжалась беседа. Зная о болезни писателя, Машеров предложил ему отдохнуть и дал указание выделить в его распоряжение «люкс» в санатории «Советская Белоруссия» в Крыму. У Мележа было удостоверение, выданное в начале войны после окончания курсов младших политруков и подписанное заместителем начальника курсов Леонидом Брежневым. Он попросил писателя оставить на некоторое время удостоверение, чтобы сделать несколько приличных фотокопий. Одну из них он намеревался преподнести Генеральному секретарю… Как он распорядился ими, неизвестно.
«В переводе на русский язык Якуб Колас, Янка Купала, Аркадий Кулешов, как и другие наши крупные писатели и поэты, проигрывают. От этого пропадает вкус произведения», — говорил он собеседникам.
Из современной белорусской литературы ему очень нравились произведения Андрея Макаенка, Владимира Короткевича и Ивана Мележа. «К сожалению, этого писателя (Мележа — С.А.) не до конца оценили», — как-то высказал он свое мнение. Он переживал его смерть не только как горе республики, чьей славой был писатель, но и как личную беду… Когда выносили гроб и впереди несли подушечки с наградами, он горько сказал: «Мне стыдно: наград так мало, и не того они уровня, что должен был иметь такой талант, как Мележ…»
Он часто встречался с деятелями культуры. Правда, многие из творческих людей, особенно писатели, из корыстных побуждений льстили первому секретарю — ему это нравилось. Но не было человека, которого бы обошел или не принял в своем рабочем кабинете только потому, что кто-то представлял его как «националиста».
Писатели особо подчеркивали отличительную черту Машерова — интеллигентность. Она была во всем его поведении, в самой сути как человека, как представителя родного народа. Крестьянский сын, знавший грубую цену земного труда, он искренне тянулся к тонким духовным богатствам, своей немалой властью старался помогать их умножению, заботился о талантах и равноправно, без высокомерия и заискивания, дружил с ними. Многие помнят его уважительное внимание к Янке Брылю. А как он радовался звонкому слову Рыгора Бородулина и жалел, что редко его слышит! ..
Машеров считал, что колоссальное влияние на нашу жизнь оказывает русский язык: на нем воспитывается советский человек, и белорус в том числе.
«Судьба самой России исторически очень тесно связана с судьбами не только русского, но и всех народов, населяющих Россию», — часто повторял он в разговоре.
Машеров любил читать Чехова, Толстого, Маяковского. Был убежден, что русский язык — язык межнациональный. Ни одна республика не достигнет вершин прогресса, если люди, руководители не будут его знать. «Мы не можем, — говорил он, — всю литературу издавать на белорусском языке — большая ее часть все равно должна выходить на русском».
— Много хорошего сделал этот человек и для экономики, и для культуры. Но … нелегко писать про него, потому что лично я до сих пор не могу объяснить политически, философски, психологически эту вопиющую противоречивость, — размышлял Иван Шамякин. — Откуда она у довольно умного человека? От идеологической зацикленности?
Понимал же Машеров, что без культуры не будет
