Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

— Ваше Сиятельство забывает, что он сразу же женится на Её Высочестве царевне Неферур! Благодаря этому браку его кровь станет столь же королевской, как...

— Не будет никакого брака с моей дочерью, мой господин Кенука, пока я не соглашусь на него. Даю тебе слово, что это произойдёт далеко не сразу.

— Но, Сиятельнейшая...

— Это не будет обсуждаться. Я не могу даже допустить возможности связать царевну браком с каким-то неведомым чужаком; несколько месяцев потребуется на то, чтобы решить эту возможность. Она — чувствительная и тонкая натура... И, как вы знаете, она не... не очень крепкого здоровья. — Даже несмотря на ярость, несмотря на то что она старательно пыталась раскачать министров, слова застряли в её горле. — Царевна... не очень крепкого здоровья. Царевна похожа на своего отца. Провозгласите мальчика наследником, если хотите, — бросила она. — Провозгласите завтра, а коронуйте хоть на следующей неделе! Без брака его притязания на трон станут насмешкой над всем, что Египет почитал со времён Ра.

— Это правда, — нервно сказал Футайи.

— Воля фараона недвусмысленна, он собственной рукой поставил печать, — возразил Уах.

Через пять минут она вышла из комнаты. Она не добилась ничего, они устояли против её желаний, против всех её доводов, против самой мудрости. Даже Футайи, который нынче утром, когда она советовалась с ним, начал было соглашаться с её доводами, даже Инени, её посвящённый приверженец, — они всё ещё колебались и сомневались. Мысль о проклятом документе, спрятанном в архив, так сильно действовала на них, что они уже не могли мыслить здраво. Конечно, слепые ревнители традиций, Уах и Кенука, были заворожены коброй на короне мёртвого царя.

Ей должно повиноваться, понимаешь, моя Шесу? Это их собственная выдумка... Что он хотел этим сказать? Выдумка! Корона — вовсе не выдумка, а самая священная из всех тайн. Но царь, который носил её, был мёртв, мёртв, мёртв! Слёзы бессильного гнева обожгли веки Хатшепсут, когда она оказалась в уединении Царских Покоев. Закрыв за собой дверь, она прислонилась к ней и какое-то время стояла, оглядывая знакомую гостиную. Это снова была комната её отца — от Ненни здесь не осталось ничего. Он ничего не менял: стены остались окрашенными в тот же бледно-лимонный цвет, с роями золотых пчёл, даже потёртое отцовское алое кресло так же стояло на своём месте около низенького столика. Даже похоронен Ненни был в могиле своего отца, упрямо отказавшись строить усыпальницу для себя. Это всё выглядело так, словно он воспринимал себя живущим по ошибке, посторонним в этом мире.

Пожав плечами, Хатшепсут быстрыми решительными шагами прошла по комнате, через гардеробную в примыкающую к ней спальню. Что эта бесполезная побеждённая душа сделала с нею? Эфемерная жизнь и бесследный уход Ненни не для неё. Она намеревалась оставить на лике Египта такую большую отметку, чтобы ни один мужчина, ни одна женщина или ребёнок в течение тысяч лет не смогли забыть о том, что она жила, что её звали Хатшепсут.

Но всегда какой-то мужчина стоял на её пути.

Она остановилась в спальне, рассматривая альков с потолком, расписанным золотыми звёздами, под ними стояло ложе, украшенное львиными головами, на котором умерли два фараона и, если министры поступят по-своему, скоро будет спать новый, фальшивый фараон. Как Амон допустил такое? Её взгляд, полный отчаянного сомнения, переместился к нише в углу алькова, где золотая статуэтка Амона устремляла в пространство загадочный пристальный взгляд. Она была его ребёнком — его сыном, — она знала это. Почему же тогда он не создал её мужчиной? Ведь тогда об этом знали бы все. Каким странным, каким безнадёжно странным и мучительным для неё оказалось решение бога поместить сердце и Ка царевича в женское тело!

Моя Шесу, боги ошибаются, так же как и люди...

Чепуха, подумала она со внезапным страхом.

Приблизившись к золотому изваянию, она рухнула на колени и поспешно положила горящий комочек мирры в кадильницу. Амон не мог — не был способен — ошибаться... Он не мог уготовить ей бытие просто женщины, просто царицы. Это было невозможно, это было невероятно...

Но внезапно ею полностью овладела мысль об ошибке. Пока она смотрела на серый дымок, поднимающийся из кадильницы, в её сознании возник образ матери. Изящная, безмятежная, не задающая вопросов, Аахмес грациозной походкой шла по жизни, делая всё согласно правилам и обычаям, словно в священном храмовом танце, и так же, не задавая вопросов, сойдёт в могилу. Каждое её движение соответствовало принципу: когда фараон приносит жертву богам — стой у него за спиной, когда он бросает золото любимцу — улыбнись из-за его левого плеча, когда он приказывает — повинуйся, когда он манит пальцем — иди, когда он любит — вынашивай для него сыновей... Не думай о министрах, казначействе, налогах — это его дело, а твоё место — обонять гелиотроп и вкушать пирожки в кругу высокородных дам на Еженедельном приёме, задирать вверх подбородок и опускать веки, иметь на губах лёгкую улыбку — ходить, действовать, говорить, думать подобно изображению на стене храма. Зато министры никогда не будут противоречить тебе. Им это не потребуется: от тебя ничего не будет зависеть.

Стремительно, так что даже серый вьющийся дымок рассеялся, Хатшепсут вскочила на ноги. Она — не её мать, и дураки-министры скоро узнают это. Дочери Солнца не требуется договариваться, спорить, что-то доказывать министрам Египта или любым другим смертным. Ей нужно только действовать. Когда она быстрыми шагами шла по саду к Покоям Царицы, её сознание уже работало с привычной быстрой точностью, не отягощённой чужими соображениями и глупыми сомнениями. Войдя в собственную спальню, она в тот же миг дважды ударила в гонг и велела немедленно вызвать Верховного жреца Амона в её личную гостиную.

— Постой, — добавила она слуге, — корабли уже появились?

— Они сейчас швартуются у пристани, так сказал господин Инени, который...

— Тогда поспеши. Найди Хапусенеба — он где-нибудь в Большом зале. Торопись! Я должна немедленно поговорить с ним!

Этот мальчишка, подумала она, скоро обнаружит, что имеет дело не с простой слабой женщиной!

Повинуясь внезапному порыву, она подошла к туалетному столику и, сев перед ним, пристально вгляделась в полированное серебряное зеркало. С лица в отражении на неё смотрели её собственные глаза, большие тёмные искрящиеся глаза. Это было лицо не той молодой девушки, которая шесть лет назад смотрела, как поднимают парус на корабле, везущем Тота на север. Ей было двадцать семь, лицо истончилось от долгой борьбы с Ненни. Её волосы, падающие чёрным шлемом на плечи, придавали её лицу совершенные очертания, которых не было в более молодые годы; в этом лице каждая мягкая черта соответствовала другой. Скулы стали острее, маленький подбородок — тяжелее, рот — прямее и жёстче. Будто какой-то волшебник скульптор перенёс черты, вылепленные в нежном воске, в резную скульптуру из слоновой кости.

Довольная, она отодвинулась от зеркала. В отражённом изображении Дочери Солнца не было никаких недостатков. Тот должен сразу увидеть, что она — живое порождение Амона и что он должен повиноваться ей.