Место встречи изменить нельзя. Эра милосердия. Ощупью в полдень - Георгий Вайнер

– Стоп, девушка, хватит!.. – заорал я и умчался, наверняка оставив у молодой редакторши не самое лучшее впечатление о московских сыщиках.

Когда я вернулся из Лосинки, переполненный самыми поразительными новостями, какие только можно себе представить, Жеглов уже сидел в кабинете за своим столом и сосредоточенно работал над какими-то записями. Он поднял голову, довольно хмуро взглянул на меня, буркнул:

– Ты где шляешься, Шарапов? Время уже к семи, а тебя все нет…

– Сейчас доложу, – пообещал я, скинул плащ, причесался и занял выжидательную позицию.

Глеб дочитал записку, перевернул ее вниз текстом, ухмыльнулся:

– Ну, валяй, орел, докладывай. По лицу вижу, сейчас будешь хвастаться.

– Так точно, – сказал я. – Только не хвастаться, а сообщать о результатах проверки. Хвастаться нескромно как-то…

– Ну-ну, скромник… Слушаю.

Я выждал немного, чтобы как в театре, эффектно, и сказал:

– Груздев невиновен. Освобождать его надо!

Получилось не так, как в театре, а, наоборот, будто бухнул я холостым. Жеглов поморщился, сказал хладнокровно:

– Да ты шутник, оказывается. Ну ладно, шути дальше.

– Я не шучу, – сказал я. – В книжке, которую ты мне дал, написано, что сила доказательств – в их вескости, а не в количестве. И я с этим согласен…

– Тогда порядок, – не удержался Жеглов.

Я не стал заводиться, кивнул:

– Ага, точно. Вот я поговорил по душам с Груздевым и понял, что у нас с ним что-то получается не то. Калибр не такой у человека, чтобы из-за квартиры на душегубство пойти…

Жеглов снова перебил меня.

– Я, конечно, не Лев Толстой, – сказал он. – Но тоже отчасти психолог… И хочу внести некоторую ясность с Груздевым. Почти все сослуживцы характеризовали его как человека скрытного. Да мы и сами в этом убедились. А скрытность обязательно означает притворство – значит, ложь… Уже одного этого немало, потому что притворщик, врун – потенциальный преступник…

Я эти рассуждения даже дослушивать не стал.

– А если человек скрытный от застенчивости, например? – сказал я, но сообразил сразу, что к Груздеву это, пожалуй, вряд ли относится, и поправился: – Или от скромности? Тоже потенциальный преступник?

Жеглов, конечно, зацепился:

– Скромный он – это да, точно, прямо институточка голубая, чистая, как мак! – И, довольный собою, посмеялся немного, а потом посерьезнел как-то с ходу, будто тряпкой с лица смех стер, сказал: – Давай к делу, что ты бодягу развел…

– Так я и собирался к делу, а ты тут со своей психологией, – сказал я досадливо. – Можешь ты меня минуту послушать не перебивая?

– Ну?..

– Мы рассчитали, что сосед Ларисин видел Груздева на лестнице около семи часов – как раз в этом время кончился матч ЦДКА – «Динамо».

– Ну?

– Ты помнишь, что сосед этот, Липатников, времени не знал, только по футболу мы и сориентировались?

– Так.

– И кто играл, он не помнил, помнишь? Он еще сказал, что не болеет…

– Заладил: «помнил», «помнишь»! Не тяни кота за хвост, что у тебя за привычка!..

– Я не тяну, я хочу, чтобы ты все до мелочи вспомнил – это очень важно. Так вот, на радио мне сказали, что в этот день был еще один матч, «Зенит» – «Спартак», и трансляцию его закончили в четыре. Понимаешь – в четыре! Соображаешь, что это значит? – спросил я и протянул Жеглову справку из радиокомитета.

Он взял справку, внимательно прочитал ее, с недоумением посмотрел на меня, повертел справку в руках, будто хотел еще что-нибудь из нее выжать, но больше там ничего не было написано, и он сказал:

– М-да… Это несколько подмывает показания соседа… Но мы ведь на них меньше всего базировались.

– Я извиняюсь, – сказал я запальчиво. – Это, по-моему, подмывает не показания соседа, а наши с тобой расчеты. Сосед что? Он утверждает, что видел Груздева после матча, а когда это было, ему неизвестно. А Груздев сразу сказал, что встретил Липатникова в четыре. Это как будем понимать? Он ведь показания соседа предусмотреть не мог?

– Да черт с ними, с этими показаниями, – сердито сказал Жеглов. – Мы и без них бы обошлись.

– Пока не обходились. Ты же сам про скрытность Груздева толковал и целую теорию из нее вывел: раз скрывает, что был в семь, значит… и все такое прочее…

Жеглов разозлился всерьез:

– Слушай, орел, тебе бы вовсе не в сыщики, а в адвокаты идти! Вместо того чтобы изобличать убийцу, ты выискиваешь, как его от законного возмездия избавить.

И оттого что он разозлился, я, наоборот, как-то сразу успокоился и сказал ему уважительно:

– Глеб Георгиевич, ну что ты на самом деле… Мы ж с тобой одну работу работаем, просто я хочу, чтобы возмездие действительно законное было, как говорится, без сучка без задоринки. Ты же лично против Груздева ничего не имеешь, верно? Но уверился, что он преступник, и теперь отступать не хочешь…

– А почему это я должен отступать? – рассердился Жеглов.

– А потому, что факты. Вот ты послушай меня спокойно, без сердца. Я после разговора с Груздевым думал много… плюс все делишки Фокса этого растреклятого. Понимаешь, ведь между ними ничего не может быть общего, не могу я себе представить, чтобы такие разные люди могли промеж себя сговориться как-либо…

– Ты еще много чего не можешь себе представить, – вставил Жеглов.

– Не заедайся, Глеб, – попросил я его. – Лучше слушай. Соболевская мне малость глаза приоткрыла. Мы с тобой все время считали, что Груздев в крайнем случае мог навести Фокса на Ларису, так? Оказывается, Фокс и без Груздева ее знал и у них были отношения. Серьезные, ну, со стороны Ларисы, стало быть…

Глеб закурил, сильно затянулся, так, что щеки впали, сказал:

– Ну-ну, продолжай, психолог…

Я на это не обратил внимания, мне важно было ему все разъяснить, чтобы он, как и я, уразумел расстановку сил.

– Когда я про второй матч узнал, у меня в башке будто осветилось. Ты сам посмотри, все ведь как нарочно складывается: патрон нестандартный, палец на бутылке не его, след на шоколаде чужой. И что в четыре был, а не в семь, вполне возможно. А если в четыре, а не около семи, то остается одна-единственная улика – пистолет…

Глеб снова затянулся и процедил:

– Одна эта улика сто тысяч других перевесит…

– Ага. Вот я и понял, что точно так же может думать Фокс. Поэтому я поехал в Лосинку и расспросил обеих женщин о том, что было двадцатого и двадцать первого октября, – подробно, по минутам…

Глеб даже со стула поднялся:

– И что?..

– Утром двадцать первого, часов в одиннадцать, пришел проверять паровое отопление перед зимой слесарь-водопроводчик. Крутился по дому минут двадцать. Высокий, черный, красивый, под плащом – военная одежда. В хозконторе поселка водопроводчик с такими приметами не значится… – Я с торжеством посмотрел на Глеба: – Вопросы есть, товарищ начальник?