Цена нелюбви - Лайонел Шрайвер

—Почему-то все толстяки, попадающиеся мне на глаза, обязательно что-то жуют, — заметила я, когда мы отошли на безопасное расстояние. — Не верю в чушь о железах, генах или медленном обмене веществ. Они толстые потому, что едят неправильную пищу, едят слишком много и непрерывно.

Обычное отсутствие реакции: ни презрительного хмыканья, ни односложного согласия. В конце концов, через квартал:

— А знаешь, ты можешь быть резкой.

Я растерялась, остановилась:

— Не тебе говорить.

— Да. Интересно, откуда это у меня.

По дороге домой каждый раз, изрекая какое-нибудь замечание — о наглецах, в одиночку, без пассажиров, гоняющих на шикарных джипах, занимая кучу места на дороге, или безвкусной рождественской иллюминации Найака, — я понимала его мелочность и затыкалась. Я явно относилась к тем людям, которые должны следовать правилу: если не можешь сказать что-то милое, вообще ничего не говори. Наше упорное молчание в «луне» явилось предвестником долгих периодов мертвой тишины в Клавераке.

Вы с Селией весь вечер трудились над самодельными елочными украшениями, и ты помог ей вплести в волосы мишуру, а к нашему возвращению вы раскладывали на противне замороженные рыбные палочки. Когда я вышла из спальни на кухню и попросила тебя застегнуть верхнюю пуговицу на моем розовом шелковом платье, ты сказал:

— Ну и ну. Ты совсем не похожа на мать.

— Я хотела создать праздничное настроение. Думала, тебе нравится это платье.

—Нравится, — пробормотал ты, застегивая пуговицу. — И все же разрез на бедре высоковат. Ты же не хочешь, чтобы ему было неловко.

— Кому-то сейчас точно неловко.

Я вернулась в спальню, чтобы найти сережки и подушиться «Опиумом», а когда вернулась в кухню, обнаружила, что Кевин на этот раз почти буквально исполнил мое желание. Правда, я ожидала, что он вырядится в костюм кролика «нормального размера». Кевин стоял у раковины спиной ко мне, но это не мешало мне видеть, что его черные слаксы свободно облегают узкие бедра и ниспадают на элегантные туфли из красно-коричневого кордована. Я не покупала ему эту белую рубашку с длинными рукавами и изящными кружевами, как у фехтовальщика.

Я была тронута и уже хотела воскликнуть, какая у него красивая фигура, если не скрывать ее детской одежонкой, когда он обернулся. В его руках была целая тушка холодной курицы. То есть она была целой, пока он не отодрал обе половинки грудки и ножку, которую еще обгладывал.

Наверное, я побледнела.

— Я веду тебя на ужин. Почему ты глотаешь жареную курицу перед самым уходом?

Кевин стер каплю жира с уголка рта тыльной стороной ладони, почти не скрывая ухмылки.

— Я проголодался. — Настолько редкое признание, что прозвучало лживо. — Видишь ли... я расту.

— Немедленно брось курицу и надевай куртку.

Естественно, что к тому моменту, когда мы уселись за столик

в «Хадсон-Хаус», наш растущий мальчик, видимо, решил, что уже достаточно вырос на сегодня, и признался в пропаже аппетита. Мне удалось преломить хлеб со своим сыном только в самом буквальном смысле, ибо, отказавшись заказывать горячее блюдо и даже закуску, он набросился на корзинку с хлебом. И хотя он раздирал маленькие булочки на еще более мелкие кусочки, не думаю, что он съел хотя бы один.

Я демонстративно заказала салат меслун, закуску из голубиной грудки, лосося и целую бутылку белого совиньона, которую готова была прикончить в одиночку.

— Итак, — начала я, ковыряясь в салате и борясь с неловкостью под аскетическим взглядом Кевина; мы сидели в ресторане, так почему я считала необходимым извиняться за то, что ем? — Как дела в школе?

— Идут. Не могу просить большего.

— Я хотела бы узнать поподробнее.

— Тебе нужно мое расписание?

— Нет. — Я вовсе не хотела раздражаться. — Ну, например, твой любимый предмет в этом семестре?

— Я слишком поздно вспомнила, что для Кевина слово любимый ассоциировалось исключительно с чужими радостями, которые он любил отравлять.

— По-твоему, мне что-то нравится?

— Ну, не думал ли ты вступить в какой-нибудь школьный клуб? — выпалила я, с трудом накалывая на вилку мелкие листочки аругулы, и, естественно, запачкала подбородок горчицей.

Кевин посмотрел на меня с тем же недоверием, с каким позже воспринимал мои вопросы о меню столовой в Клавераке. Может, мне следовало считать удачей то, что он не снисходил до ответа.

— Ну, а как насчет твоих учителей? Есть ли среди них кто-то особенный?..

— И какие группы ты теперь слушаешь? — подхватил он. — И следующий твой вопрос, не заводит ли меня какая-нибудь хорошенькая сучка, сидящая в первом ряду. Отсюда ты сможешь непосредственно перейти к сексу; мол, прежде чем трахнуть девчонку в прихожей, не стоит ли подождать, пока я буду готов. А за десертом ты спросишь о наркотиках. Осторожно, потому что не хочешь напугать меня до чертиков и заставить лгать, и расскажешь, как сама баловалась, но это вовсе не значит, что я тоже должен баловаться. Под конец, высосав всю эту бутылку, ты окосеешь и скажешь, как здорово провести время с сыночком, сползешь со стула, обнимешь меня за плечи и слегка сожмешь.

— Ладно, мистер Насмешник. — Я отодвинула салат. — О чем хочешь поговорить ты?

— Это была твоя идея. Я и словом не обмолвился, что хотел бы болтать о разных глупостях.

Я прикончила голубиную грудку с конфитюром из красной смородины и почувствовала легкое опьянение. Кевин умел превращать развлечения в тяжелую работу. Правда, после трех- или четырехминутного молчания он меня явно пожалел. Позже в Клавераке он мог бесконечно сидеть не мигая, но ведь тогда, в «Хадсон-Хаус», ему было всего четырнадцать.

— Ладно, у меня есть тема, — лукаво провозгласил он, выбирая красный карандаш из стакана. Ресторан предлагал бесплатно набор цветных карандашей, что стало таким же повсеместным, как самокаты.

— Ты вечно ворчишь на эту страну и хочешь оказаться в Малайзии или где-то еще. Что тебе не нравится? На самом деле. Американский материализм?

Как и Кевин в тот момент, когда он услышал мое приглашение, я заподозрила ловушку, но мне еще предстояло съесть горячее и выпить две трети бутылки и не хотелось все это время смотреть, как он чертит каракули на бумажной скатерти.

—Нет, я не думаю, что дело в этом, — искренне ответила я. — В конце концов, как говорит твой дедушка...

— Материалы — все. Так чем ты недовольна?

Ты поразишься, но в тот момент я не смогла вспомнить ни одного недостатка Соединенных Штатов. Часто в самолете, когда я откладывала книжку, сосед, чтобы завязать разговор, мог спросить, какие еще романы мне нравятся. Я с наслаждением озадачивала его таким бессмысленным взглядом, как будто книжка в бумажной обложке, запихнутая мною в карман для журналов на спинке кресла, — первая художественная книга в моей жизни. Я дорожила своим недоверием к Соединенным