Только хорошие умирают молодыми - Алексей Гридин

— Спасибо, плохо. Наверное, тебя это радует?

— Э-э-э…

Олег задумался и поймал себя на любопытной мысли: его конечно же радует, что у абстрактных крыс, серых злобных врагов, дела идут отвратительно. Но при этом ему хотелось бы, чтобы у конкретного представителя крысиного племени, с которым он сейчас разговаривает, все было немного иначе. Видимо, в подозрениях Доцента все-таки крылось некое рациональное зерно.

— Да ладно, — Крыс шумно втянул воздух и пошевелил усами. — Все нормально. Вы побеждаете. Мы проигрываем. Может быть, однажды будет иначе.

— Боюсь, уже не будет. Если только у вас нет туза в рукаве.

Флейтист внимательно посмотрел Олегу в глаза:

— Тебе сказать честно, человек? Туза в рукаве у нас нет. У нас, если использовать эту терминологию, даже короли уже побиты. Боюсь, крысиный бог наигрался нами и решил забросить в дальний угол. Мол, выворачивайтесь, как знаете. Так что я не удивлюсь, если выяснится, что сегодня мы встречаемся в последний раз.

— Я шел убить тебя, — прямо сказал Музыкант.

— Да, я догадался. Вообще, когда ты появляешься в районе боев, где до этого появлялся я, несложно сложить два и два и понять, что ты пришел по мою душу. Вернее, по мой хвост. Вряд ли вы поверите, что у крыс может быть душа, тем более что мы и сами-то в это верим слабо. Сколько ты собрал хвостов? — неожиданно спросил крыс.

— Не могу сказать точно… Не меньше пятидесяти, — ответил Олег на заставший его врасплох вопрос.

— Пятьдесят… — задумчиво протянул его собеседник. — Это значит, что ты оправдал перед вашими свою жизнь, жизнь своей женщины и… Кстати, я никогда тебя раньше не спрашивал: у тебя есть дети?

— Нет. Как-то не случилось.

— Но тем не менее ты оправдал перед другими людьми жизнь трех своих нерожденных детей. Ты — опасный враг, Музыкант. Только не спрашивай, скольких людей я убил. Счет тоже будет немаленьким.

— У тебя есть дети? — вдруг спросил Олег.

Флейтист часто заморгал.

— Есть… Были… — ответил он. — Помнишь, я как-то раз сказал тебе, что мы не знаем любви? Это не совсем верно. Мне кажется, что у нас с… как бы это выразиться… ладно, пусть будет подруга… У нас с подругой была любовь. Мы с ней не просто… Как это говорится? Спаривались? Мне хотелось сделать для нее что-то, чтобы ей было приятно. А она старалась сделать что-нибудь в ответ. Это похоже на любовь, Музыкант? Ну хотя бы чуть-чуть?

Олег кивнул. Он не мог не кивнуть — ведь в голосе крысы неожиданно прозвучала отчаянная надежда: ну скажи «да», ну позволь мне поверить, что в нас есть что-то хорошее. Снайпер не ожидал, что его вопрос про детей вызовет у крыса такой приступ откровений.

— Так вот, у нас с ней были дети. Мы же размножаемся быстрее вас, Музыкант. Только вы их уже убили.

Это «только вы их уже убили» прозвучало нечеловечески спокойно. Впрочем, какого еще спокойствия стоило ожидать от крысы, даже говорящей и рассуждающей о любви? Но тем не менее Флейтист, только что поразивший Олега тем, как эмоционально он говорил о любви, произнес эти слова серым, скучным, будничным тоном. Были дети. Теперь нет. Убили.

— Да, — точно так же монотонно и безжизненно повторил он. — Уже убили. Три дня назад. У нас было место — туда собирали всех маленьких, кормили их, за ними приглядывали, пока родители заняты делом. Мы, конечно, испытываем родственные чувства совсем не так, как вы. Да что там, по-вашему, это вовсе не родственные чувства. Но мне казалось, что в нашей семье все как-то иначе, как-то по-особенному. Теплее, человек. Гораздо теплее, чем у многих других крыс. Ближе. Откровеннее. А три дня назад ваши прорвались туда, где были мои дети, и убили всех.

— Я слышал про это, — сглотнув слюну, сказал Олег. — Сожгли огнеметами.

— Да, — глухо повторил за ним Флейтист. — Сожгли огнеметами. Представляешь, Музыкант, мне их жалко. Как ты думаешь, это нормально для крысы, даже ходящей на задних лапах и говорящей, — испытывать жалость?

Они замолчали. Музыкант вновь представил себе эту картину: гудящее полотнище пламени, взметнувшееся от пола до потолка, разделившее комнату на две части, отрезавшее беспомощных, визжащих от смертельного ужаса, старающихся забиться куда угодно от неумолимо надвигающегося адского жара маленьких тварей. Они мечутся, захлебываются дымом. Вонь паленой шерсти, а потом — горелого мяса, и они пылают, катаясь по полу огненными клубками… Они до последнего хотят, чтобы хоть кто-нибудь их спас, но никто не приходит на помощь, и они умирают…

Настанет день, и мы убьем их всех. Это назовут победой, и так оно на самом деле и будет. Я не расскажу ему о том, что проход к крысиным детским садам был обнаружен теми, кто за мной следил. Никогда не расскажу. Хотя… Он ведь и сам умный. Судя по тому, что он не предъявляет мне обвинений, что это я разведал какие-нибудь тайные ходы крыс, он мог бы догадаться, что их отыскали те, кто следил за мной. Отчего бы ему не предположить, что за его знакомым-человеком станут следить, — ведь, по словам Флейтиста, он старался понять человеческую психологию, сам образ мыслей своих противников. Может ли быть, что он на самом деле настолько ненавидит своих сородичей, использующих разум, великолепный и ничего не стоивший им дар, для того чтобы лучше пожрать и трахнуть побольше самок? Неужели Флейтист догадывался о возможности слежки, но промолчал, предпочел пожертвовать своими детьми только ради того, чтобы мы, выиграв войну, истребили то в крысином племени, от чего мутит его: стремление жить за чужой счет, набивать карманы, ставить жратву и спаривание самыми главными целями в жизни, тащить к себе все, до чего дотянутся лапы? Кто бы нам помог выжечь это все в нас самих… Нет, я не спрошу у Флейтиста, насколько мои догадки соответствуют истине. Оставлю их при себе. Есть вопросы, ответов на которые я знать не хочу.

— Я не виню тебя, — бесстрастно сказал крыс, нарушив тишину. — Я действительно позвал тебя на разговор не ради мести. Да, мы пошли в рейд в ваш тыл, чтобы отомстить, чтобы убить как можно больше ваших, пока сами не сдохнем. Я бы с удовольствием добрался до вашего детского сада — есть же у вас что-то в этом роде? Сыграл бы человечьим детям песенку на флейте. Да, им бы понравилось! Они бы танцевали и водили хоровод, а потом я бы ставил их на подоконник, по одному, и велел прыгать вниз. И мучился бы от того, что месть, какой бы сладкой она ни была, изначально лишена всякого смысла. Это хорошо, что вы оказались у нас на пути. Меня стоило остановить.

— А где остальные? Ты же сам сказал, что мы перебили только передовой дозор.

— А, — крыс махнул лапой, — я им велел возвращаться. Сказал, что дальше пойду один. Про тебя наплел ужасов. Сказал, что есть у людей один боец — ну просто зверь. Убивает десяток наших одним взглядом. После того как вы столь решительно взялись за дело нашего истребления, большинство моих сородичей готово поверить во что угодно.

После холодного повествования о том, что сделал бы Флейтист, доведись ему попасть в детский сад, его последние слова казались откровенным издевательством.